Алексей Макушинский - У пирамиды

«Соха и молот», в последний раз, от 16 сентября 1919 года: «НАПРАСНАЯ НАДЕЖДА. Разочаровавшись в казаках Мамонтова, не принесших ни хлеба, ни спокойствия, ни воссоздания промышленности, а только еврейские погромы, местная буржуазия с нетерпением ждет прихода „регулярных войск“ Деникина. Напрасная надежда». Надежда, в самом деле, оказалась напрасной. А регулярные войска были рядом, были, в сентябре-октябре, совсем близко, бои за Елец шли упорнейшие, но город взят все-таки не был, взяты были Ливны, белые стояли уже за Сосной, дневники Пришвина, например, полны слухов и шепотов о том, что они завтра придут, наконец, вот-вот, вот сейчас уже будут, а их все нет и нет, все не приходят они, «пытка наша теперь сверх всякой меры, сверх всякого смысла так ужасна постепенностью, длительностью и сознанием какой-то бесконечности: это ад, а современное имя ему — коммуна», а большевики все же бегут, живут на вокзале в вагонах, опять появляются, в записи от 1 октября узнаем мы, что «ребята-коммунисты держатся, видимо, прилично, только вождь Горшков совсем сплоховал: ничего не боится, только боится одного: расстаться с жизнью», на другой день, что «увезли, говорят, под арестом и нашего верховного диктатора Горшкова (конец: неврастения)», а затем вновь и вновь слухи, пушки гремят за рекой, «так мы ждем здесь освобождения при выстрелах с горизонта, а совершенно не знаем, кто нас освобождает, мы живем, как жили мужики в темных деревнях, и ждем от освободителей только хлеба, как ждали мужики только земли», но хлеба нет, и освобождение не приходит, только слухи и страхи, «все власти уехали, пусто», «ожидается бой с разрушением зданий, с пожарами», а тут уже зима подступает, уже холод забирается во все щели, «стужа ужасная и притом страх, что нас разденут, непременно разденут!», и все идут, идут куда-то какие-то обозы, солдаты.

Всегда знаешь, что недосмотрел, недопонял. Реальность ведь вообще недосягаема, что бы ни обозначали мы этим словом. Наше злосчастное, несчастное «я» стоит, конечно, между нами и ею, наши дурацкие «настроения», наше идиотское «самочувствие», усталость, головная боль, голод, жажда, раздражение, вдруг нас охватывающее, печаль, нами владеющая, и это всегдашнее чувство неправильности, какой-то роковой предварительности, недоделанности всего происходящего с нами, как если бы мы жили в черновике некоего текста, который начисто никогда, конечно, написан не будет, жили, двигались по этому тексту, страдая от его несовершенства, увязая в помарках, путаясь в примечаниях, ненужных подчеркиваниях, необязательных прочерках. Все-таки мы иногда — отстраняемся, отрываемся от своего «я», все-таки, на миг, забываем его и себя же, и тогда вдруг так ясно, подробно, видим, вот, в последний раз, холл гостиницы, с буфетом налево и стойкою в глубине, за которой другая администраторша вяжет другую кофточку, эти два узкодверчатых лифта, два кресла в холле, в которых никто никогда не сидит, и затем, уже на улице, эти ларьки, где мы покупали каждый день питьевую воду в огромных пластиковых бутылках, этот высокий поребрик, эту низенькую зеленую изгородь, из железных прутьев, перед пыльным каким-то сквером, этот деревянный, с крылечком, дом на другой стороне улицы, это гаснущее, блеклое небо над далекими, тоже синими куполами собора, над пожарною темно-красною каланчою. Уезжали мы вечером, договорившись с молоденьким таксистом, моим тезкой, что он довезет нас до самых Валуек за какую-то, по европейским понятиям, относительно смехотворную сумму, и вот снова потянулись обочины, перекрестки, мост через небыструю Быструю Сосну, с обрывистыми ее берегами, затем какие-то совсем новые куски города, до которых мы не доходили пешком, открылось, наконец, широкое шоссе, подстепье, по которому свободно мы покатились, на юг, на Воронеж, закат перемещался над редкими перелесками, мой тезка-таксист звонил время от времени по мобильному телефону жене, на мой вопрос об елецкой республике ответил, что никогда не слыхал о такой, что, наверное, если бы она и вправду когда-то была, жизнь в Ельце была бы совсем другая, на шоссе, после оврагов, мостиков, деревень, возникали новые, светящиеся, как в любой Европе, бензоколонки, с кофейными автоматами и обычным набором «Сникерсов», но с дороги мы все-таки сбились, уже в густых сумерках заехали непонятно куда, уперлись в какие-то вдруг ворота, из-за которых вышел готовый к отпору, исподлобья оглядывавший нас офицер в сопровождении двух солдат с автоматами, отнюдь не кофейными, и я совершенно ясно понял, в мгновенной вспышке отчаяния и страха, что если нашему водителю не удастся мирно с ним объясниться, развернуться и поскорее уехать отсюда, как оно, в конце концов, и случилось, то мы въедем сейчас в эти ворота, они же навсегда за нами захлопнутся, и там, за воротами этими, все будет, как всегда, как во сне, и начнут нас обыскивать, и допрашивать, и «выяснять личности», и проверять документы, и поведут вдоль слепых стен, под охрипшими сводами, обратно в двадцатый век.

Эссе и статьи, собранные в этой книге, публиковались в следующих журналах:

Двадцатый век — «Зарубежные записки», 3, 2009.

« Титаник» и «океан»; « Обезьяна » или отчасти о том же — «Зарубежные записки», 13, 2008.

У пирамиды — «Интерпоэзия», 3, 2008.

Любовь к относительному; Издалека — далеко; Обольщающий обман; Дополнение к предыдущему; О «нашей жизни»; «Жертвы века»; Идея книги — «Крещатик», 3, 2007.

Земные сны и небесные отсветы. Владислав Ходасевич и Филип Ларкин — «Крещатик», 3, 2008.

« Дорогой Марк…» О Маргерит Юрсенар — Альманах « Вторая Навигация», Запорожье, 2010.

Вслед за кистью. Фрагменты — частично: «Новая Юность», 5, 2008; более полный вариант: «Стороны света», 11, 2009.

Об одном афоризме Новалиса — «Вопросы философии», 2000, № 2. Отвергнутый жених; или Основной миф русской литературы XIX века — Первоначально по-немецки: «„Der abgewiesene Bräutigam“ — das grundlegende Mythologem der russischen Literatur des 19. Jahrhunderts?», in: «FORUM für osteuropäische Ideen- und Zeitgeschichte», 2003, Heft 1. По-русски: «Вопросы философии», 7, 2003; «Зарубежные записки», 5, 2006.

Человеческая доброта и бесчеловечное «добро». Василий Гроссман и Лев Шестов — Первоначально по-немецки: «Die menschliche Güte und das unmenschliche „Gute“ — Vasilij Grossman und Lev Sestov», in: «FORUM für osteuropäische Ideen- und Zeitgeschichte», 2006, Heft 2. По-русски: «Сибирские огни», 4, 2008.

Современный образ мира: действительность — Первоначально по-немецки как первая часть моей работы «Deutsche und russische Literatur an der Schwelle zur Moderne: Goethes „Wilhelm Meisters Lehrjahre“ und Puschkins „Eugen Onegin“. Zur Entstehung des modernen Weltbildes». München 2000. (= Slavistische Beiträge, 392). По-русски: «Вопросы философии», 6, 2002.

Конец истории и конец Истории — Альманах « Вторая Навигация», Запорожье, 2006.