Евгений Гришковец - Почти рукописная жизнь

Конечно! Гораздо труднее разбираться с местной культурой и произволом тех, кто ею руководит, труднее наполнять ежедневно жизнь города каким-то содержанием, труднее и неприятнее людям платить действительно достойную зарплату, следить за тем, чтобы продукты в магазинах (а я специально прошёлся по многим) были хорошего качества и не вдвое дороже, чем в целом по стране, чтобы медикаменты были не вдвое-втрое дороже, чем где-либо, чтобы медицина была на уровне или даже выше некоего уровня, поскольку жизнь в северных городах труднее и вреднее для здоровья, чем в не имеющих нефти регионах… Проще привозить на городские и корпоративные праздники разных персонажей из телевизора, проще в качестве игрушки и предмета гордости завести хоккейную команду, проще беспрерывно в людях поддерживать уверенность, что они живут намного лучше, чем где-то ещё…

Прибавьте к холоду северных широт, к яркому, но холодному лету, к бесконечно долгой и тёмной зиме… суровый нрав, неулыбчивость лиц, постоянные предупреждения, которые я слышал: «Аккуратнее, аккуратнее, не говори так громко, ты всё-таки в Нижневартовске», «Нет, дружище, ты лучше туда один без нас не ходи, это всё-таки Сургут», «Знаешь что, ты лучше вообще в Нефтеюганск не езди, там жопа, нечего тебе там делать»… А ещё представьте на улицах Сургута и Нижневартовска, но особенно Сургута, большое количество лихих и недобрых кавказских молодых людей. Они летают по городу на наглухо тонированных автомобилях, и многие гордо демонстрируют номера своих регионов: 05 – Дагестан, 95 – Чечня. Они чувствуют себя на этих северных землях ещё более вольготно, чем на своих южных… Их здесь гораздо больше, чем в целом по стране. Видимо потому, что денег здесь больше, чем в целом в стране. И от них исходит холод куда более лютый, чем от вечной мерзлоты.

Большинство разговоров на тюменских северах начинались местными моими знакомыми бравурно, и почти каждый тост представлял собой лозунг. Но после трёхсот-трёхсотпятидесяти принятых на грудь граммов водки начиналось другое. Начинался рассказ, что всё сложно, что детей здесь учить в высшей школе негде и пришлось отправить подальше. И что к своим пятидесяти на этих северах у всех такое количество стандартных болячек, что и пенсия, и накопления, очевидно, пойдут на лечение, и что не видят они здесь ни черта, и что жизнь как-то раз – и пролетела, как северная пурга, да и зубы… «Я, Женя, пока сюда не приехал, знать не знал, как зубы болят! А сейчас у меня своих-то… осталось… А мне лет-то всего…»

Едешь по этим северным городам – огни… довольно чисто, вечером улицы пустынны… И почему-то совершенно ясно, что эти города ста лет не проживут. Города эти кажутся неким оформлением нефтяных вышек…

Но в людях много жизнестойкости, изобретательности и хитроумия. Люди придумают, как им оправдать собственное существование и проживание в любом месте. Оправдают они себе всё что угодно, потом оправдают себя, да ещё сумеют порадоваться и умудрятся других убедить в том, что жизнь у них – лучше не придумаешь.

Спектакль в Сургуте прошёл прекрасно, в какие-то моменты там стояла особо звенящая тишина.

30 мая

Ужасно не люблю ранние вылеты. Стараюсь делать всё, чтобы полететь куда-то не рано, а лучше днём или вечером. Но иногда приходится вылетать утром – попросту из-за того, что нет дневных или вечерних рейсов. Не люблю утренние вылеты, потому что перед ранним и обязательным подъёмом плохо сплю или не могу уснуть вовсе. Опасаюсь уснуть крепко и проспать, поэтому забываюсь короткими снами и в ужасе несколько раз просыпаюсь, думая, что всё пропало и я безнадежно опоздал.

Вот позавчера вылетал рано и ночь перед вылетом практически не спал. Зато два часа, приблизительно с четырёх до шести утра, слушал соловья. Думаю, я в первый раз так близко и так долго слушал пение этой птицы. И с уверенностью могу сказать, что прежде мне не попадался такой талантливый соловей.

Я не раз слышал соловьёв во время утренней или ночной рыбалки или слышал их пение, которое долетало издалека из тёмного прохладного леса или с другого берега реки. Но это всё были непродолжительные и не очень внятные трели, которые что-то прерывало, или менялся ветер, и с ним улетал звук. А в этот раз соловей выбрал себе место совсем близко, можно сказать, за окном… И утро было безветренное, и никто не посмел его спугнуть или хоть как-то помешать его пению.

Чёрт возьми! Мне совершенно непонятно, какие механизмы, резонаторы, голосовые мышцы производят столь сильные и разнообразные звуки в этом крошечном существе… Начал он своё выступление почти ровно в четыре с какого-то громкого постукивания. Он именно издавал стукающие звуки, будто били по звонкой деревянной коробочке. Он постукивал и, кажется, сомневался, петь ему сегодня или нет. Потом стал посвистывать, сначала коротко, потом длиннее… Потом за пару кварталов от моего дома проехала с сиреной либо карета «скорой помощи», либо пожарная машина. Соловей услышал сирену и почти повторил её, но как-то нежно и красиво. Видимо, сирена подсказала ему некую музыкальную идею, и он начал… Что он творил! Он то шептал, то от невнятного и едва слышного шёпота переходил медленно, но мощно к таким децибелам, что хотелось сделать его чуть потише из опасения, что он разбудит спящих детей. Казалось, его возможности в смысле громкости и силы звука останавливаются его собственным желанием и вкусом, а на самом деле они безграничны.

В его исполнении чувствовалась даже композиция, чувствовалась определённая, только ему одному ведомая и понятная тема.

Я притаился у окна, пытался разглядеть его в ветках дерева: было ясно, что он где-то совсем-совсем близко. Но я его не увидел. А подойти вплотную к стеклу опасался, боялся спугнуть, прервать его выступление.

Пел он долго, в какие-то моменты стал повторяться, и я даже подустал его слушать. То есть всё было как на симфоническом концерте или во время прослушивания оперы. Все арии не могут быть одинаково прекрасны и сильны, и у соловья было несколько вполне проходных фрагментов. Но к финалу он выдал такое, что стало ясно, что вот пошла кода, что все почти два часа его музыки были устремлены к этому финалу… Я не могу даже попробовать описать того, как он закончил утреннее выступление. Но просто поверьте – это было мощно, прекрасно и впечатляюще.

Когда он замолчал, наступила полная тишина. Полнейшая! Во всём пространстве за окном и у меня в доме ничто не звучало: не шумел ветер, не текла в трубах вода, не проезжали автомобили. Абсолютная тишина. И только минуты через две после того как соловей замолчал, а замолчал он так, что было ясно: сегодня он уже не продолжит… Только минуты через две полной тишины где-то каркнула ворона, потом ещё одна, потом на дороге возле дома зачирикали воробьи, закачалось и зашумело дерево, засвистел зяблик, потом включились скворцы и прочая пернатая попса. Они все молчали, пока пел соловей…