Катерина Кузнецова - Вырванные страницы

Горбатая, волне подобная скамейка, в забытом муниципалитетом парке стоит, скучает, точно давно меня ждет. Вид на все известные четыре зафиксирован и предсказуем: когда-то кем-то честно и давно засаженные аллеи, раздробленные подобными зонами для культурного отдыха, высокая, не наделенная эстетической функцией, как корсет викторианской эпохи, ограда. Никого, да никто и не нужен. Ребята Эрос и Танатос не дадут заскучать, выродки платонизма ведут за собой и прочих объектов терминологии импозантного венского доктора, требует угрюмой сосредоточенности и пристального к себе внимания. Все приходится делать самому, ибо аналитики извне сами нуждаются друг в друге. Как говорится, на чем зафиксированы Вы?

В лучших традициях, захожу с эпиграфа, прицепившегося липкими лапками к истокам сознания: «Мир хижинам, война дворцам». Вроде какой-то галльский певец густо-багряного переворота, любитель острот в буквальном смысле более, чем в переносном. На поверку его формула лучше работает в пространстве личном, общественное она скорее девальвирует. Так вот, в привычных условиях я брезгую довольствоваться малым, жить лишениями в чувствах, угрожающе подверженный аффективным страстям и т. д. За эти внутренние хоромы, где отягощен как ролью архитектора, так и жильца, приходится платить грабительский налог, а необходимый иногда покой вправду достается только в боях. Но главное, я ведь действительно умею любить. Не то что бы хватало смелости, гордыня же со своим высотомером отступала всякий раз, когда иное человеческое существо заставляло терять привычный, контролируемый облик, — нет. Одной из самых пагубных моих страстей слывет та, которая к познанию, во всей его неуютной необъятности, она-то и оказывается сильнее растраченного в прежние громкие кампании инстинкта самосохранения. К тому же, ввязываясь в текущую любовную передрягу, я добровольно подался в учредители совместной жизни, умудрился принять информированное решение в начале, где и не дано выбирать.

Тем потрепанным утром, перещеголявшим и нынешнее в абстрактности, я почти знал, предчувствовал, угадывал, что выход из дома не останется безнаказанным, что вернусь к дверям с оскорбленной кармой и подорванными представлениями о прекрасном. В общем, лихо началось, предельно очевидно и выразительные средства не подвели. Для начала именно что очнулся ото сна; мгновенно, резко, болезненно выпал прямо в глухие жесткие объятия рацио. Рука же, пятипалая изменница расхлестала по столу полчашки кофе, от которого пришлось отказаться. Пульс ввиду концентрации адреналина и биохимик знает, чего еще, заладил аритмию и усиление толчка и т. п. «нехорошо». Книга вела себя под стать: чьи-то верные строчки распоясались, плюнули на волю автора с издателем, отрывались, точно толпа на лучшем концерте «Muse», прыгали, впечатляя синхронностью и при том неуловимостью в отдельности. Подобралась с тылу тошнота, но едва одолел слабые, фантомные спазмы, как тут же закружилась голова. Окончательно впав в легкую экзальтацию, принял окарикатуренную позу мыслителя, не слезая с насиженной табуретки, и ощущая прохладу ладоней у разгоряченного лица, с возможной на момент ясностью, раскладывал pro и contra. Перед выходом из дому я облачился в лучшую из чистых рубашек и не забыл пригладить волосы. В мозгу медленно плавились и капали негромко на уста слова какой-то цинично-костлявой старинной военной песенки.

Как я ее встретил, Вы со всеми подробностями прочтете в любом романе по теме, и, надеюсь, проявите свой заблудившийся вкус, выберете что-нибудь достойное. Предпочитаю спокойного, элегантного Бунина, но вряд ли он бы согласился с подобной бесцеремонной к нему реминисценцией. Погода тем временем требует удалиться прочь, совершить акт движения во имя сохранения и приумножения быстро иссякающего запаса тепла. Кстати, насчет времени года — однозначно не май. Спасибо, старая скамейка — героиня любой маминой юности, стоический парк, где за брюзгливой оградой хрипит двигателями внутреннего сгорания город, смертельно больной с поражением сердца. Да здравствуют укомплектованные работниками комфортабельно-презентабельные офисы, неоперабельные абсцессы! Витамины, вливания, порошки и пипетки с самого начала терпят поражение. Полис умрет, чтоб возродиться с новым недугом, но споет о том кто-то, кому не все равно и у кого есть голос.

Какой житель, скажите, не любит дум на ходу? Моим предательски редко удается закрутиться вокруг чего-то стоящего, соответствующего моменту, требующих немедленного участия к себе обязательств. Нескончаемыми мыслями о ней я имитирую жизнеспособность, маскирую потерю значимости в собственных глазах, сброс ориентиров и привязок к судьбе. Так единственно у меня обозначается первое отклонение после значительного разрыва. Органы чувств функционируют со сбоями и постоянными ошибками, перестают отличать одно от другого, смешивают ощущения, теряя признаки. Итоговое безразличие вылетает ядовитыми брызгами в прежнее окружение, выжигает оставшееся после неосторожно любимого существа, еще кем-то населенное, за годы облагороженное и налаженное пространство. Сохранить, конечно же, сохранить.

И ведь было бы о чем сожалеть?! Героиня списанных печалей, о которой я помню, которую оставил не по чужой отнюдь воле; эта женщина меня размагнитила, отделила играючи от важного и даже необходимого прежде, а затем и вовсе позабыла. Ее любовь не имела ничего с действительностью, лишь непрерывное созерцание себя в развернутой и вывернутой во все направления перспективе нашего романа. Я не понимал, она не желала объяснить, пряталась, соскальзывала, улетучивалась легким запахом, если ее осмеливались остановить в очередной сконструированной фантазии. Забродившее раздражение, и тоска по тому, что с нами не случилось, стали моими постоянными незваными гостями. Ждал развития событий, пытался образумиться, найти у нас что-то, что могло иметь значение и ценность, гарантировать будущее. Однажды и взаимность принялась тяготить, начала отслаиваться тонкая позолота иррациональной романтики, а под нею бесполезная чистая медь не сточенных трением различий и стылого, потерянного времени.

Опуская подробности и причины, известные каждому потребителю убийцы-кислорода, облагороженному речью, спешу заметить, что разочарован. Иллюзорная наша близость и драматичный конфликт разноголосых демиургов бережно хранили в себе особый сорт экзистенциального корма, весьма сбалансированного, хотя и не отличавшегося приятным вкусом и внешним видом. Я подыхал на такой диете, но медленно уходящая прочь жизнь — все ж таки жизнь. Нынче их нет. Ни ее, неповторимой, ни жизни без оной. Да-да, знаю, что в конце сработают механизмы приспособления, встанут на свои места завязка и прочие элементы сюжета, сбежавшие с темницы эпопеи. Оно неизбежно, как смерть, может быть, равнозначно. Впрочем, не глядя, догулялся черт знает до куда, знакомого кругом нет, теплей не стало. Пожалуй, и я сейчас улыбнусь.