Михаил Липскеров - Из Фейсбука с любовью (Хроника протекших событий)

Еврейская память существует во мне на генетическом уровне — от этого никуда не денешься. Но вообще-то я более русский, чем все другие русские: авантюрист, бродяга. Сменил в своей жизни множество разных профессий: был журналистом, геологом (работал в Туве, на Урале, на Сахалине, на Итурупе), артистом эстрады, офицером Советской Армии, мультипликатором, занимался политической и социальной рекламой, пиаром. Объездил Колымскую трассу два с половиной раза, так что Россию знаю досконально. Все мои книги написаны от лица русского еврея, который считает себя представителем русской культуры. Нация создается за счет двух факторов: культуры и языка. Еврейский взгляд на русскую культуру — немного другой. Русская культура не была бы такой богатой, если бы не впитала в себя сотни других культур. Чистокровных русских вообще нет. Русские — это славянское племя руссы. По другой версии, русскими считались все, кто попадал в дружину князя — будь-то татарин, грек или еще кто. Так что этническое начало вообще исключается. Нация — это культура. Возьмем, к примеру, Чингиза Айтматова: киргиз по происхождению, он является одним из ярчайших представителей русской культуры.

В настоящее время я пишу чисто еврейскую книгу. Полтора года назад увидел в Интернете картинку — и охренел от счастья. Полез смотреть автора — а это чувишка одна, режиссер-мультипликатор Ира Литманович. На той картинке была изображена этакая смесь Иерусалима и штетла. Вот и решил я сделать по ней сценарий мультипликационного фильма. Придумал всех персонажей, их имена, занятия. Начав писать сценарий, понял, что я сам живу в этом городе. Пошли конфликты, размышления, и я понял, что к мультипликации эта работа не имеет никакого отношения. Надо писать книгу! Так что теперь у меня постоянно появляются какие-то записочки, заметки. Из недавнего: "У каждого еврея всегда найдется срочное дело, чтобы не делать дело, которое действительно нужно срочно сделать". Вот образ мышления моего народа.

— Михаил Федорович, расскажите о своей семье. Кем были ваши родители?

— Моя семья — это рафинированные интеллигенты, очень известные в Москве. Одна ветвь Липскеровых в конце XIX века держала газету "Новости дня", скаковых лошадей и открытый стол для "недостаточной интеллигенции" — туда можно было прийти и получить обед и рюмку водки. Там столовались Горький, Шаляпин. Мой дед в 1902 году закончил Парижский университет и был адвокатом. Его сын, мой папа, был крупным деятелем эстрады, работал с Утесовым, Менакером. У него в друзьях была вся театральная Москва. В то время эстрада состояла сплошь из рафинированных интеллигентов. Артист театра и артист эстрады — это была одна кровь. Не то что, условно говоря, Басилашвили и Петросян. Папа работал со всеми крупнейшими зарубежными гастролерами: Джордже Марьянович, чешская эстрада, опера "Порги и Бесс", театр кабуки, фламенко и так далее. Он был очень образованным человеком.

Мама была бухгалтером-экономистом. Моя прабабушка по отцовской линии была привилегированной повивальной бабкой в Одессе, и в 1895 году принимала Леонида Осиповича Утесова. Мой родственник Константин Липскеров — поэт Серебряного века, переводчик шедевров восточной поэзии, коллекционер живописи. Был еще такой родственник — Кирилл Ласкари: известный балетмейстер, сводный брат Андрея Миронова. Он первым поставил в СССР балет в стиле мюзик-холла. Потом появился я. У меня, в свою очередь, родились двое сыновей. Старший, Дмитрий, стал самым молодым драматургом. В 1989 году в "Табакерке" была впервые поставлена его пьеса "Река на асфальте", в 1990-м — "Школа для эмигрантов" в "Ленкоме". Ему было на тот момент всего 24 года. "До неприличия молод!" — написал о нем тогда Марк Захаров. Потом он стал писать романы. Мой младший сын — владелец крупного портала, посвященного недвижимости.

— Как Дмитрий относится к вашему литературному творчеству?

— Мы с ним об этом не говорим. Так сложилось!

— А он к вашим советам прислушивается?

— Раньше прислушивался, сейчас просто присылает свои книги по электронной почте. В предисловии к "Школе эмигрантов" он написал, что считает меня своим учителем. У нас с ним достаточно сложные, но при этом сдержанные отношения.

— Вы придерживаетесь весьма "проеврейской" позиции. Откуда берет начало такая сильная самоидентификация?

— Еврейского самоощущения у меня не было бы, если бы не антисемитизм. Оно возникло в качестве некой защитной реакции. В детстве меня этому не учили — об этом вообще говорить было не принято.

— О ваших книгах порой отзываются не самым лестным образом. Вас это не расстраивает?

— Сперва очень расстраивало! Я, конечно, ждал, что меня назовут гениальным писателем. А потом меня это перестало волновать. Я пишу для себя, публиковать меня стали совершенно случайно. Почему жизнь придуманного мной персонажа должна всем нравиться? Более того, многие читатели вообще не понимают, о чем идет речь, так как во многих моих книгах проскакивают какие-то скрытые цитаты. Это литература для образованных людей, которые понимают специфический юмор, иронию, построенную на ассоциативных рядах, и так далее. Сначала мне было обидно, потом успокоился. Да пусть говорят! 8-10 тысяч читателей у меня есть. Конечно, мне хотелось бы читать о себе более вдумчивые и тонкие рецензии, но если таких нет, то ничего страшного.

— А сколько всего у вас вышло книг?

— Четыре взрослых, детских — значительно больше.

— Как получилось, что вы стали писать для детской аудитории? Любите детей?

— Своих — очень. Дело в том, что когда я пришел из армии, вернуться на эстраду было уже невозможно. Мои друзья Аркадий Хайт и Александр Курляндский начали работать над "Ну, погоди!", Эдуард Успенский — над "Чебурашкой". А я чем хуже? Сел и написал 12 сюжетов, отправил по почте в "Союзмультфильм". Через неделю меня пригласили: приходите, мол. Пять моих сценарией раздали художникам и стали ставить на курсах мультипликаторов. Через какое-то время мне заказали рекламный пятиминутный фильм о пожарах на промышленных складах. Затем — десятиминутный — о правилах дорожного движения. "Самого маленкого гнома" я придумал во время прогулки с сыном. Так и пошло.

Специально для детей я никогда ничего не писал. Помню, сколько шума было, когда мои детские персонажи заговорили площадным языком. Когда худсовет принимал "Самого маленького гнома", это вызвало жуткую реакцию у многих уважаемых мной людей. На повестке дня были два сценария: мой и "38 попугаев" Григория Остера, который взяли на "ура". Когда дело дошло до обсуждения "Гнома", Федор Хитрук и Лев Атаманов заявили, что мой сценарий никуда не годится. Борис Степанцев, режиссер "Карлсона", напротив, сказал, что моя работа ему очень понравилась "Но как?! Это же площадной юмор!" — взорвался Лев Атаманов. И тогда редактор в сердцах сказал ему: "А у вас, Лев Константинович, в каждом фильме собачка под деревом писает!" И тот замолчал. В итоге мультфильм приняли. Точно такая же проблема возникла с "Волком и теленком". Несколько лет назад Федор Хитрук выпустил монографию, в которой пишет, что, пожалуй, лучшим сценарием детского мультипликационного фильма является сценарий Михаила Липскерова "Волк и теленок". Через двадцать с лишним лет к нему пришло понимание, что сказка должна быть именно такой. Она не современная, нет, я же не помещаю своих героев в пионерский лагерь. Просто ко мне пришло осознание того, что на сегодняшний день персонажи фильма уже не могут быть такими, какими они были раньше. А еще я жутко не люблю злых героев. Отрицательный персонаж есть только в моей первой книге. А знаете, почему я их не люблю? Потому что с ними нельзя договориться. В каждом моем герое есть что-то человеческое.