Джон О`Фаррелл - Мужчина, который забыл свою жену

— Я тут развёл костер, чтоб ты могла согреться. Но я понимаю, что ты приехала сюда, чтобы отдохнуть от всего и всех, так что я сейчас уйду. Если захочешь потом встретиться, выпить и всё такое, то улетаю я только завтра, но я ни на чём не настаиваю. — С этими словами я повернулся и зашагал прочь.

Прошло несколько секунд, прежде чем Мэдди меня окликнула, а то я уже начал волноваться, что она и в самом деле позволит мне вот так просто уйти.

— Погоди! Не дури. Откуда ты?.. Как ты?.. С мамой и папой всё в порядке?

Вот тут я остановился и обернулся.

— У них всё хорошо. — И рассмеялся. — Слушай, ты неисправима! Всё время думаешь только о других!

— Мама не слишком расстроилась? Как ты догадался, что я здесь? Как ты меня разыскал?

— Просто вспомнил, что всякий раз, когда ты пугалась и нервничала — вой сирен на улице, рёв самолёта над головой — или просто проблемы наваливались, то обычно бормотала: «Вот бы сейчас оказаться в Баркликоув».

— И ты запомнил?

— А ты наконец взяла и сделала это! Я увидел, что паспорта нет, ну и рассудил… А потом заметил, что ты забыла свитер, и подумал: «Э, а он ей не помешал бы».

Мэдди уже оделась, щеки её раскраснелись от жара костра.

— Я тут, кстати, прихватил колбасок и хлеба, хочешь бутерброд?

— Но колбаски вегетарианские? Ты не забыл, что я вегетарианка?

И на секунду я ей даже поверил.

Медленно и тщательно я прожаривал колбаски. Сегодня особый день, и если в результате моих кулинарных упражнений Мэдди стошнит прямо в песок, это несколько обострит атмосферу. Но поджаренные на костре ирландские колбаски показались проголодавшейся после купания Мэдди лучшим блюдом на свете, а когда я вытащил маленькую бутылку вина и пластиковые стаканчики, она с трудом удержалась, чтобы не броситься мне на шею. Мы сидели на дюнах, смотрели в туманную даль, болтали и смеялись, и начинался прилив, а наши тени удлинялись. Я чувствовал полную гармонию с окружающим миром и даже не заметил, что Мэдди занялась костром. Но совсем немножко.

Мадлен объяснила, что приняла спонтанное решение исчезнуть, ничего не объясняя, потому что в противном случае ей пришлось бы прибить собственную мать чугунной кастрюлей Le Creuset.

— Мама, видимо, почувствовала, что я в депрессии, поэтому принялась утешать меня перечислением всего того, что есть у её счастливой дочери и чего не было у неё, когда она воспитывала детей.

— Но ты порадовалась, что не пришлось выходить замуж за твоего отца?

— Вчера я узнала, что папа всегда был крайне эгоистичен. В сексуальном смысле.

— О, такие подробности заинтересуют любую дочь!

— Ага, и всю очередь у кассы супермаркета. Так что я предпочла смыться, пока она не начала в деталях рассказывать, какие именно из сексуальных позиций её не удовлетворяют.

Мэдди нашла дешевый рейс в Корк (она дока по части бюджетных авиакомпаний), поняла, что надо выезжать немедленно, иначе опоздает, а родителям решила позвонить позже.

— Но мой телефон разрядился, а телефон-автомат оказался сломан, и, откровенно говоря, чертовски приятно хоть чуть-чуть побыть махровой эгоисткой.

— Не переживай — мы скажем, что ты позвонила мне и попросила сообщить родителям, а моя дырявая память в очередной раз подвела.

— Слушай, отличная идея. Кстати, всё именно так и было!

Мы поговорили ещё немного о моей амнезии и о том, что мне удалось вспомнить. Не хотелось упоминать о печальных сторонах, но она поняла меня, когда я пояснил, что постепенно восстанавливаю всё, и дурное и хорошее. Танкер вдали скрылся за мысом, по берегу ковыляла пугливая чайка, мы бросили ей крошек. Мэдди предложила мне ещё вина и тут заметила, что я не пью.

— Ты что, за рулём? — пошутила она, но тут же пожалела о своей бестактности.

— Ну… да. Машина там наверху, взял напрокат…

— Ты научился водить?

— Прошел интенсивный курс и с тех пор не повалил ни одной ограды. Могу подвезти тебя в Крукхэвен, если хочешь, в своей роскошной «ниссан-микра». Боковое зеркало отломано, но я не виноват — недалеко от Скиббереен дерево буквально выпрыгнуло на дорогу.

Она молча рассматривала меня, словно не узнавала — человека, с которым прожила почти всю жизнь.

Костёр погас, похолодало, мы поехали в деревню, и Мэдди старалась вцепляться в сиденье как бы ненароком, пока мы петляли по прибрежной дороге. Мы ещё посидели в пабе, где Мадлен сняла комнату, и вместе почитали восторженное письмо от детей, минут двадцать потратив на его расшифровку. Мэдди позвонила родителям и извинилась, а потом мы цитировали перлы Джин и вспоминали, с каким трудом дети сдерживали смех за рождественским столом.

— «Воган опускает сиденье унитаза, после того как пописает, слышишь, Рон, — передразнивала свою матушку Мэдди. — Рон вечно забрызгивает мочой всё сиденье; ты гораздо аккуратнее обращаешься со своим пенисом, Воган».

— О, это лишь одно из моих положительных качеств, о которых тёща сообщила всем своим подружкам. Потрясающая меткость моего пениса.

— «Воган, может, ты покажешь Рону, как надо держать пенис, когда писаешь?»

Я расспрашивал Мэдди о её работе, она меня — о моей, и тут я, пожалуй, чересчур увлёкся, повествуя о прорыве в отношениях с самой трудной ученицей, не в силах сдержать восторга от того, что наконец-то могу обо всем рассказать Мэдди.

— …А потом Таника стояла перед всем классом и рассказывала, как история гибели её отца был искажена средствами массовой информации, и ты бы видела её, Мэдди, — я так гордился ею. Она произнесла страстную речь, говорила, что ложь — это как рак; что ложь нельзя оставлять без внимания, потому что она может поглотить и уничтожить тебя, и именно поэтому необходимо изучать историю — неправильно понятое прошлое приведет вас к неправильному будущему. А ещё она написала в «Саут Лондон пресс» и потребовала опубликовать статью с правдивой информацией о её отце, и весь класс ей восторженно аплодировал, а она взволнованно кричала, что намерена «уничтожить ложь». «Мы с мистером Воганом уничтожим ложь, — повторяла она под бурные аплодисменты. — И я знаю, что мой папа сейчас смотрит с небес и говорит спасибо».

— Выходит, ты и это вспомнил, — с нежной улыбкой произнесла Мэдди.

— Вспомнил — что?

— Как тебе нравилось быть учителем. В былые времена ты частенько рассказывал мне о школьных делах с такой же страстью. И я очень любила это в тебе…

А потом Мэдди поднялась к себе в комнату, повесила мокрое полотенце сушиться. В пабе оставалась ещё пара свободных комнат, и самую дешевую занял я.

Она чмокнула меня в щеку, пожелала спокойной ночи, и тяжёлая деревянная дверь закрылась за нею. Прошел час, а я всё ворочался с боку на бок. Отвык засыпать в таком благостном расположении духа.