Дэйв Пельцер - Ребенок, который был вещью. Изувеченное детство

Я смотрю в пол. Меня переполняет злость, поэтому я не хочу встречаться взглядом с Марком. Если бы я мог стать невидимкой!

— Эй, малец! — Марк с улыбкой вручает мне плоскую белую коробку. — Я же сказал, что угощу тебя пиццей.

Сердце екает. Я улыбаюсь в ответ. И трясу головой, отказываясь от подарка. Я знаю, что недостоин его. Пытаюсь вернуть коробку с пиццей Марку. На долю секунды в мире не существует никого, кроме нас двоих. Мне удалось заглянуть ему в сердце. И я вижу, что он меня понимает. Он молчит, но я слышу, что он хочет мне сказать. И я беру коробку. Глядя ему прямо в глаза, я говорю:

— Спасибо, сэр.

И тогда Марк гладит меня по голове на прощание. А я наслаждаюсь теплым ароматом пиццы, идущим из коробки.

— Фирменная, как я и обещал! И… малыш… ты держись там. Все будет хорошо.

Я иду к двери, крепко сжимая в руках теплую коробку с пиццей. Припаркованная у дороги полицейская машина почти скрылась в густом вечернем тумане. Я забираюсь на переднее сиденье, а коробку с пиццей полицейский кладет назад. Я слышу, как она с мягким стуком соскальзывает на пол, но не решаюсь обернуться и поправить. Дую на пальцы, пытаясь согреть их, и настороженно наблюдаю за тем, как полицейский обходит машину и садится на водительское место. Первым делом он берется за рацию. Тихий женский голос отвечает на его звонок. Я отворачиваюсь, чтобы в последний раз посмотреть на пиццерию. Марк и несколько посетителей, ежась от холода, стоят снаружи. Когда полицейская машина начинает медленно отъезжать, Марк поднимает руку, показывает мне знак «мир», а потом начинает махать вслед. Те, кто стоит рядом, постепенно присоединяются к нему.

Я чувствую, как к горлу подступает комок. По щекам текут соленые слезы. Мне почему-то кажется, что я буду скучать по Марку. Смотрю вниз, на ноги, и пытаюсь пошевелить пальцами в кроссовках. Один из них тут же выглядывает из дырки.

— Итак, — начинает разговор офицер. — Первый раз в полицейской машине?

— Да, сэр, — отвечаю я. — Я… то есть… у меня проблемы, сэр?

Он улыбается:

— Нет, конечно. Мы просто беспокоимся за тебя. Уже довольно поздно, а ты еще ребенок, поэтому тебе не стоит гулять по улицам в одиночестве. Как тебя зовут?

Я снова перевожу взгляд на вылезший из кроссовки большой палец.

— Да ладно тебе. Ничего страшного, если ты скажешь мне свое имя.

Вместо ответа я пытаюсь откашляться. Не хочу разговаривать с полицейским. Вообще ни с кем не хочу разговаривать. Каждый раз, стоит мне открыть рот, я оказываюсь на шаг ближе к возвращению в «сумасшедший дом». «Но что я могу сделать?» — думаю я. У меня была возможность добраться до реки, но я ее упустил. И теперь мне все равно, что со мной будет. До тех пор, пока я снова не окажусь в ее когтях. Через несколько секунд я, запинаясь, отвечаю полицейскому:

— Дэ… Дэвид, сэр. Меня зовут Дэвид.

Он добродушно смеется в ответ. И я ловлю себя на том, что улыбаюсь ему. Полицейский говорит, что, судя по всему, я хороший мальчик.

— Сколько тебе лет?

— Девять, сэр.

— Девять? Не так уж много…

И мы начинаем болтать обо всем на свете. Не могу поверить, что офицер на самом деле интересуется мной. Хотя мне кажется, что я ему даже нравлюсь. Он останавливает машину перед полицейским участком и отводит меня в пустую комнату, посреди которой стоит бильярдный стол. Мы садимся рядом, и офицер предлагает съесть пиццу до того, как она окончательно остынет.

Я с готовностью киваю и открываю коробку. Наклоняюсь над пиццей и с наслаждением втягиваю носом аромат.

— Ну что, Дэвид, — спрашивает тем временем офицер. — Где, ты сказал, ты живешь?

Я застываю. Руки трясутся так, что с моего куска пиццы сваливается вся колбаса. Я отворачиваюсь, чтобы скрыть набежавшие слезы. А ведь я уже начал надеяться, что он забыл, зачем привез меня сюда.

— Дэвид, — не сдается полицейский, — я ведь правда беспокоюсь за тебя.

Он смотрит мне прямо в глаза, и я не могу отвернуться. Вместо этого я аккуратно кладу кусок пиццы назад в коробку. Офицер попытается коснуться моей руки, и я инстинктивно вздрагиваю. Он замечает мой взгляд и больше меня не трогает. Жаль, что он не умеет читать мысли, иначе он бы услышал, как я молча кричу: «Неужели вы не понимаете? Мама не хочет, чтобы я возвращался, она не любит меня, ей на меня наплевать! Ясно? Поэтому… можете не беспокоиться обо мне, я и сам справлюсь, без вашей помощи! Хорошо?»

Полицейский откидывается на спинку стула и обращается ко мне тихим голосом:

— Дэвид, я здесь, чтобы помочь тебе. Ты это знаешь, а еще я хочу, чтобы ты знал: я буду сидеть с тобой столько, сколько потребуется.

Он наклоняется вперед и кончиками пальцев поднимает мой подбородок. У меня слезы бегут по щекам, из носа течет. Я уже знаю, что выхода нет. И мне не хватает храбрости взглянуть полицейскому в глаза.

— Крестлайн-авеню, сэр, — тихо говорю я.

— Крестлайн-авеню? — переспрашивает он.

— Да, сэр… Крестлайн-авеню, дом сорок.

— Дэвид, ты поступил правильно. Что бы ни случилось, я уверен, мы сможем с этим разобраться.

Я сообщаю полицейскому номер нашего домашнего телефона, после чего он на какое-то время исчезает. А когда возвращается, первым делом принимается за пиццу. Я подбираю старый кусок. Он уже остыл и перестал быть хрустящим. Желудок отчаянно урчит, намекая, что пора бы приниматься за еду, но я ужасно устал и у меня нет сил жевать. Полицейский ободряюще улыбается мне:

— Все будет хорошо.

«Ну конечно! — мысленно отвечаю я. — Откуда вам знать, что в последний раз я чувствовал себя в безопасности и верил, что меня любят, много лет назад?» Мне тогда было пять. Вся семья ждала меня в машине возле детского сада, а я мчался вниз по холму, так что пятки сверкали. Мама стояла у фургона, и ее лицо светилось любовью, когда она кричала мне: «Быстрее, милый! Мы тебя ждем!» Она крепко обняла меня, после чего посадила в машину, и папа снова взялся за руль. Пункт назначения: Рашн-Ривер. В то лето мама научила меня плавать на спине. Мне было страшно, но мама не отходила ни на шаг, пока не убедилась, что я могу спокойно держаться на воде. И я гордо плавал перед мамой, чтобы показать, как хорошо научился. В тот миг я был ее любимым сыном, достойным внимания и похвалы. То лето стало лучшим в моей жизни. И сейчас, сидя в полицейском участке, я прекрасно понимал, что ничего подобного со мной уже не случится. Для меня хорошие времена остались в прошлом.

Офицер смотрит куда-то позади меня. Я оборачиваюсь и вижу, что в комнату вошел отец в одной из своих красных хлопковых рубашек. Его привел сюда другой полицейский.