Дэйв Пельцер - Ребенок, который был вещью. Изувеченное детство

Бывали, конечно, моменты, когда я с радостью объявлял, что живу в приюте. Я гордился своей новой семьей и открыто признавался в этом. А потом один из старших подопечных тети Мэри отозвал меня в сторону и предупредил, что не стоит всем подряд рассказывать об этом.

— Потому что многие ребята не любят таких, как мы, — хмуро объяснил он.

— Таких, как мы? О чем ты говоришь? — спросил я. — Мы же ничего плохого не сделали.

— Не переживай, младший брат. Очень скоро ты все поймешь. Поэтому веди себя тихо и держи рот на замке.

Я послушался его совета, так как осознал, что в новой жизни мне придется мириться с новыми предрассудками.

Во время перемен между уроками я наблюдал за другими детьми: они играли в догонялки и в гандбол, а я бродил по площадке, как лунатик, и вспоминал свою старую школу. Я скучал по мистеру Зиглеру, который рисовал улыбающиеся солнышки на моих контрольных, по мисс Вудворт и ее сложным тестам на правописание, по библиотеке, куда нас водила мисс Хоувелл, чтобы послушать песню «Битлз» «Octopus’s Garden».

В новой школе я совсем потерял интерес к учебе. Я перестал успевать по предметам, которые с легкостью понимал еще несколько недель назад. Теперь я сидел за серо-стальной партой, рисовал какие-то загогулины в тетрадке, временами задремывал и считал минуты до конца урока. Когда-то школа была для меня убежищем, а сейчас стала тюрьмой, удерживающей вдали от уютного дома тети Мэри, где можно играть с друзьями и веселиться. Поскольку я перестал обращать внимание на то, что делаю, мой когда-то четкий наклонный почерк превратился в корявый и неразборчивый.

Что касается приюта тети Мэри, то странное чувство юмора и наивная готовность радоваться мелочам сделала меня популярным среди воспитанников постарше. Если кого-то из них отпускали вечером в город, они охотно брали с собой «младшего брата». Иногда ребята воровали шоколадные батончики в местных магазинах. Поскольку мне очень хотелось, чтобы меня считали «своим», я сразу втянулся, тем более у меня был многолетний опыт подобных краж. Если кто-то брал два батончика, я брал четыре. Мне казалось, что это совсем просто, и после нескольких походов я стал в некотором роде легендой среди приютских ребят. В то же время я полностью осознавал, что поступаю плохо. Я также понимал, что старшие ребята используют меня, но мне было все равно, ведь после стольких лет изоляции я наконец-то оказался частью группы.

Потом я начал красть не только в магазине, но и в приюте. Дожидался, пока все уйдут, пробирался на кухню, таскал оттуда куски хлеба и прятал под подушкой. А по ночам съедал добычу, накрывшись одеялом, как затаившаяся в норке мышь с куском сыра. Когда мне надоел хлеб, я решил стащить один из кексов, которые хранились в холодильнике. И опять спрятал добычу под подушку. А проснувшись утром, обнаружил марширующую по кровати армию муравьев. Я мигом выскочил из-под одеяла, собрал постельное белье, тихонько пробрался в туалет и вытряхнул в унитаз все сладости вместе с муравьями. На следующий день тетя Мэри, готовившая нам завтраки в школу, обнаружила пропажу кексов, но обвинила во всем Терезу, одну из девочек, живущих в приюте.

Хотя Терезу сурово отчитали и в наказание заставили сидеть в комнате после уроков, я не признался. В приюте я крал не потому, что пытался кому-то что-то доказать. Мне просто было спокойнее, когда я знал, что у меня есть запас еды на случай, если я проголодаюсь.

Тете Мэри не потребовалось много времени, чтобы вычислить, кто в действительности повинен в кражах. С этого момента она стала тщательнее следить за мной, когда я был дома, и сделала все возможное, чтобы остановить мои вылазки в город. Сначала мне было стыдно, потому что я предал ее доброту и не оправдал доверие. Хотя с другой стороны, меня не слишком волновало, что думает обо мне «старая дева» тетя Мэри. Единственное, к чему я стремился — стать «своим» среди старших ребят.

Рано или поздно, у тети Мэри должно было кончиться терпение, что и случилось в начале июля. В результате меня отправили к другим опекунам. Мне не терпелось увидеть свой новый дом, я нетерпеливо подпрыгивал на сиденье машины мисс Голд и без конца задавал ей вопросы. Когда-то мне точно так же хотелось увидеть приют, но я побаивался обращаться к полицейскому, который вез меня туда. Моя приемная мать — Лилиан Катанзе — вышла нам навстречу. Пока мы по широкой лестнице поднимались в гостиную, я крепко прижимал к себе коричневую хозяйственную сумку: в ней лежали мои вещи. Накануне вечером я аккуратно собрал все, что мне пригодится на новом месте, и теперь старался не выпускать сумку из рук.

Просто я уже привык: если что-то оставляешь, оно больше к тебе не вернется. Помню, как-то раз во время моей жизни в приюте одного из ребят забрали в приемную семью. Стоило ему выйти за порог, остальные превратились в стаю бешеных пираний. Они набились в его комнату, за несколько минут успели перевернуть кровать, обыскать шкаф, корзину с бельем, в общем, побывали всюду в поисках одежды, игрушек или других сокровищ. Больше всего радовались те, кому удавалось найти забытые деньги.

Я очень быстро понял, что воров не слишком беспокоило, пригодятся им находки или нет. Если ты завладел какой-нибудь вещью, то потом ее в любом случае можно на что-нибудь обменять — на работу по дому, сладости или деньги. Как обычно, я быстро приноровился к такому порядку и стал присоединяться к охоте каждый раз, когда кого-нибудь забирали из приюта. Я понял, что лучше попрощаться с отъезжающим в доме, а не провожать его до машины, и держаться поближе к опустевшей комнате, чтобы потом опередить других ребят. При этом мы никогда не начинали охоту раньше, чем ребенок уезжал, тем самым отдавая ему дань уважения. Сделки в основном заключались накануне, а соседям по комнате предоставлялось право первой добычи. Я тоже оставил в приюте что-то из одежды и несколько игрушек.

«Ребята, наверное, уже обыскивают мою комнату», — размышлял я в тот момент, когда ко мне обратилась миссис Катанзе:

— Ну, Дэвид, о чем ты думаешь?

По-прежнему не выпуская сумку из рук, я покивал головой, после сказал:

— У вас очень красивый дом, мэм.

Миссис Катанзе шутливо погрозила мне пальцем:

— Только вот этого не надо! Все здесь зовут меня «Лилиан» или «мама». Так что и ты можешь звать меня мамой.

Я снова кивнул, но в этот раз не так поспешно. Мне почему-то не хотелось называть мамой миссис Катанзе, с которой я познакомился всего несколько минут назад.

Дамы увлеклись разговором, и я не слишком прислушивался к ним до тех пор, пока Лилиан не наклонилась к мисс Голд и не спросила:

— Никаких контактов? Совсем никаких? — настойчиво повторила она, недоверчиво качая головой после каждого слова.