Наталья Арбузова - Город с названьем Ковров-Самолетов

Но наш оригинал, забывши географию подобно Алисе в стране чудес, вознамерился покинуть континент по суше. Он оседлал какого-то тощего росинанта, и никто с ним не спорил. Поехал, как белый рыцарь из Алисы, теряя из карманов упакованные американские бутерброды. По этим-то сэндвичам искала и вновь нашла его судьба, от нее не убежишь. А может быть, он поехал, как дон Кихот, потому что очень скоро обнаружилось – Агасфер снова при нем, трусит рядом на осле, накрывшись шляпою Санчо.

Таким вот макаром они въехали уже не в обетованную Россию, а в настоящую библейскую Землю обетованную. Как они при этом преодолели Атлантический океан – не мое дело. Надо оставлять лазейку для чуда. Не верить в него есть признак неблагонадежности. Вспомните любимый фильм «Закон есть закон». И что они будут делать в Святой земле – пока не знаю, потому что Ильф во мне сильнее Петрова. Ничего, так даже веселее – случайно поймать сюжет на лету. В этом есть элемент охоты, как сказал лет десять назад один англичанин, обегав за день молодыми ногами много пустых московских продуктовых магазинов и будучи наконец вознагражден за свои труды фунтом российского сыра. Что наша жизнь – игра! Таков был выигрыш. Иной волк тратит больше сил на то, чтобы загнать дичь, нежели получает, ее съевши. Такой волк, увы, не жилец.

Будем гнать свою дичь дальше. Нестреляев знал Святую землю по картам в книге Эрнеста Ренана – живая топография Евангелия – да по поленовскому палестинскому циклу. Теперь в его обновленной голове, подключенной, как ты, читатель, понял, к глобальному информационному полю, сразу явились столь живые и точные картины из жизни Иисуса, что хоть бери кисть, хоть перо. Поскольку кисти рядом не случилось, Нестреляев попросту извлек вечное перо и мятую тетрадь из необъятного кармана куртки. Медлить было нечего. Требовательная вечность стоит у него над душой. Тайной грядущего небо мерцает. Господи, да где же он сейчас, этот несносный Нестреляев? Правда ли он в Палестине, или все еще вышагивает журавлиными ногами серед ночи и серед мостовой по улице Народного Ополчения?

Правда, правда, в самой что ни на есть Палестине. Сидит под настоящей смоковницей. По плодам их узнавайте их. Хотя, по правде говоря, плодов тогда еще не было. Ну, друг читатель, не лови на слове. Экой ты вязкий. Сидит, значит, Нестреляев под смоковницей, в руке перо, на коленях тетрадь. Агасфер тянет его за рукав, испускает замогильные вздохи, это он умеет. Буравит беднягу пронзительным взглядом, коего никто не вынесет в упор – взор самой вечности. Без пользы, Нестреляев отключился.

И зачем это вечный жид Нестреляева дергает? Сам же внушал ему, плывя с ним в воздухе над неведомо из какой эпохи городом, де надо что-то оставить по смерти. Нестреляев просто не подумал тогда о своих дурно хранимых рукописях. Они были в лучшем случае отраженьем нестреляевского отнюдь не бедного внутреннего мира, но не более того. Теперь же ему даровали новую способность, дополнительную степень свободы, с которой он легко мог выйти за пределы собственного я. Никогда еще слово дар не следовало понимать так буквально.

Ясное дело, взрослого культурного человека не нужно учить писать художественную прозу. Просто надо, чтобы жизнь на малое время отпустила его от повседневных забот. Чуть только он перестанет перебирать ногами в ступальном колесе, то и результат не замедлит сказаться. Гляди-ко, друг читатель, Нестреляев уже измарал целую тетрадь. Что поделаешь, вечная тема. Куды тебе Ренан, куды тебе Маргаритин мастер. Лишь когда свет дневной померк, наш писака опомнился. Все содержимое тетради стояло в его преображенной суперголове. Считываю из нее в свою голову – ура, получается! По сравненью с тем, что он писал раньше, – небо и земля. Только недостает силы. На нет и суда нет. Теперь посмотрим, как встретит мир нового Нестреляева. Доберется ли до него какой-нибудь критик Латунский? Вернее всего, нашему белому рыцарю вообще никакие публикации не светят, так что они с господином Латунским разойдутся, как в море корабли, и мне не придется бить критику стекла. Но как бы дальше ни сложилось, пока у нас есть основания радоваться. Талант, талант, как у Каштанки.

Однако ж Агасфер притащил Нестреляева в Палестину не за тем, чтоб открывать в нем таланты. В Святой земле, само собой, смену тысячелетья отпраздновали по календарю – двухтысячелетие Рождества Христова. Но, видно, русский календарь отстает от западного не на свои тринадцать дней, а крепче. То и вознамерились паки, не менее торжественно, отпраздновать завершение тысячелетья по непонятному русскому стилю, или в русском стиле – как будет угодно почтейнейшему читателю. Возвестить миру попрание, посрамленье на все времена безбожной идеологии. Окончание без малого вековой распри, подведенье черты. Решили отметить всеобщим ликованием необратимое обретенье большого и ревностного христианского народа. Так что наши всадники поспели вовремя. Но прежде всего, уж этого Агасфер не упустит, они потрусили на Голанские высоты, в поселения советских эмигрантов, проведать уехавших друзей Нестреляева (родных и знакомых кролика). Я вижу две фигуры медленно поднимающимися на сухое плоскогорье и отбрасывающими длинные тени – тень конного Нестреляева вдвое длиннее, нежели Агасфера на осляти. Небо тускло от зноя, в нем ни облачка. Чем не Испания!

Довольно странно, но каналья Агасфер после американских приключений зауважал Нестреляева и уж не то чтобы корить, а прямо-таки прислуживался к нему.

Космополит, право слово – космополит! Пока там не почествовали его подопечного, до него все не доходило, с кем имеет дело. Нет пророка в отечестве своем, а в не своем тем более. Но что поделаешь, лишенцу Агасферу целый мир пустыня. Вот они поднимаются вдвоем с Нестреляевым на пустынные Голанские высоты, где в вечном напряжении опасности стоят форпостом русскоязычные евреи, и тут плохо ассимилирующиеся, с муками изживающие советское клеймо. Скворцы живут голодно, когда живут в стае. На каждого зубного врача, выражаясь фигурально – не цепляйся к слову, читатель, – приходится по одному пациентскому зубу, а на каждого любителя афер не находится и одного простака.

Наши двое путешественников передвигались не совсем каноническим порядком – ослик впереди росинанта. Понурый Нестреляев думал о том, что евреи привыкли жить средь чужих народов, к добру или к худу, и все их навыки именно для такой жизни. В период пробуждения в России еврейской национальной идеи – как этот древний, усталый от времени народ помолодел, как весь светился, как был хорош. Какую возбуждал зависть Нестреляева. До первого нестреляевского торжества – второго крещения Руси – оставалось еще далеко.