Светлана Петрова - Кавказский гамбит

Душа бывшей знаменитости настолько опустела, что в отведенном ей пространстве свободно гулял сквозняк, но мозг продолжал вырабатывать мысли: возможно, Господь послал ему страдания как шанс очиститься от прошлых грехов и возвыситься духовно. Только вряд ли из этого выйдет путное. Человек часто даже не понимает, что грешит, и не всегда адекватно оценивает свои поступки. Правильно — с его точки зрения и неправильно с точки зрения Бога. Богу трудно соответствовать.

Широким кругом приятелей Шапошников никогда похвастаться не мог. Как всякий большой художник он по сути был одиночкой, но вокруг толпились почитатели таланта, околомузыкальные дельцы, использовавшие пианиста в своих интересах, а то и просто прихлебатели. Они создавали видимость пространства, заполненного единомышленниками, и испарились первыми. Эта судорожная скорость и глубина забвения настолько поразили Владимира Петровича, что подорвали несколько наивную веру во всех остальных знакомых, и он перестал с ними встречаться по собственной инициативе.

Старость могли бы скрасить дети, которых не было. Дети представлялись Шапошникову чем-то посторонним, помехой в главном деле жизни. Погруженный в музыку, он не чувствовал в них необходимости. Привык, что любви к самому себе вполне достаточно для нормального самочувствия, и не считал себялюбие пороком. Так в конце концов и остался один на один с супругой, которая была второй по счету и существенно моложе. Она с самого начала приняла его требование — не заводить детей. Возможно зря, но иначе бы он на ней не женился.

Обжегшись на первом браке с талантливой скрипачкой, имевшей собственные амбиции, сложный график гастролей и смутно-пренебрежительное представление о семейном быте, Владимир Петрович долго ходил в холостяках. Наконец из сонма почитательниц своего дара выбрал миниатюрную, приятной (но не более) наружности девочку в белом кружевном воротничке, работавшую в нотной библиотеке при консерватории. Посетители доверительно называли ее Татой. Она не кокетничала, не стремилась произвести впечатление, а тратила силы души на любимую фортепианную музыку и знала все сочинения композиторов и всех исполнителей. При этом она вовсе не была фанатичной поклонницей известных музыкантов. Звания, чины или деньги не производили на нее впечатления вовсе, но нимб избранности она улавливала мгновенно и испытывала невольный трепет. Высокого, красивого, мрачноватого пианиста молоденькая библиотекарша приметила давно — сердце начинало учащенно биться, как только он подходил к стойке абонемента. Кроме уважения и восхищения, в ее чувстве присутствовало сострадание к человеку, обремененному такой тяжкой ношей, как талант.

Шапошников с библиотекаршей разговаривал на разные музыкальные темы, не раз замечал ее на своих концертах, иногда с цветами, и сделал стойку: общие предпочтения обнадеживали. Потом он узнал, что Тата круглая сирота, а значит, не будет тещи и иных родственников со стороны жены, это все и решило.

Простенькая неизбалованная девушка даже вообразить не могла, что получит в спутники жизни и для каждодневного лицезрения образ своих девичьих грез. Так и вышла за него, не успев отделить мечту от реальности. Она долго не могла поверить своему счастью и, проснувшись ночью, нежно гладила пианиста по волосам. Иногда он просыпался от этой беглой, как дуновение летнего ветерка, ласки и снисходительно улыбался, довольный, что на этот раз не ошибся в выборе.

Она оставила работу и старалась ездить вместе с мужем, создавая ему на гастролях бытовые удобства, к которым он привык. Но если оставалась одна, тосковала, спать ложилась на его подушку, зарываясь в нее головой и вдыхая родной аромат — так легче переносить разлуку. Подушка тонко пахла гладкими щеками Шапошникова — жгучий брюнет, он всегда тщательно брился не только утром, но и на ночь, французским мыльным кремом, туалетной водой и еще чем-то необъяснимым, только ему присущим, от чего у молодой женщины конвульсивно вздрагивали мышцы живота.

Редчайший случай — она любила мужчину не ради себя, а ради него самого и ничего от него не только не требовала, но даже не хотела — лишь бы быть рядом, быть полезной. Шапошников воспринимал это как должное и ценил мало. Жена представлялась ему обыденным существом, важно, что женского полу. Других достоинств он в ней не находил, а главное, не искал — не видел необходимости. Пятнадцать лет разницы не шли ни в какое сравнение с его славой. Со временем преимущества возраста и вовсе нивелировались, тем более что сама Наталья Петровна их не поддерживала и даже немного стеснялась: никто не должен думать, что Володя польстился на молодость, потому что это неправда, он угадал в ней единомышленника, верную подругу и за это полюбил, возраст тут ни при чем. Она преклонялась перед мужем и кумиром в одном лице, готовая выполнять любые его желания, даже если они шли против ее моральных правил и логики. Между тем минусы брака оказались настолько ужасны, что с лихвой перекрывали плюсы, но поделать с собой она ничего не могла, испытывая к Володе даже не страсть, которая редко бывает долговечной, а любовь, которая, случается, не проходит никогда и способна пережить жесточайшие испытания.

Наташа всячески старалась приспособиться к потребностям мужа, и чем полнее растворялась в нем, тем сильнее боготворила. Крепкие объятия лишали ее воли, и откуда тут было взяться прозрению, что с его стороны это, скорее всего, не глубокое чувство, а спонтанная демонстрация силы. Она с самого начала обрекла себя на пассивность, что как нельзя более устраивало супруга, привыкшего к роли повелителя. Именно готовность подчиняться безоговорочно возбуждала его более остального. Вероятно, поэтому их сексуальное партнерство оказалось на редкость удачным.

Получая наслаждение от полного физического и духовного превосходства над своей избранницей, пианист тем не менее не считал это знаком любви, поскольку ведал более высокую страсть, которую дарило искусство. Воспоминания о тех дивных ощущениях, теперь уже окончательно невозвратимых, но от этого не менее острых, навсегда исказили его природное восприятие. Любовь если и играла в его жизни какую-то роль, то самую минимальную и была направлена не столько на конкретный объект, сколько в пространство, где Шапошников видел свое отражение. Он не опускался до того, чтобы выстраивать отношения с женщинами — пусть сами приспосабливаются, коли надо. Библиотекарша во всех смыслах оказалась вариантом на редкость удачным. Пианист испытывал к ней искреннюю благодарность. Привязанность. Немного тепла, которое дарит покровитель своим верным подданным. Пожалуй, все. С годами и эти чувства потускнели, но, скорее, не в силу возраста, а в соответствии с общим состоянием безразличия. Энергия, переполнявшая его в период творчества, иссякла. Градус обожания пианиста супругой тоже невольно снизился до нормы. Теперь они просто жили рядом, у них было общее имущество и общие задачи. И кроме как друг другу они никому не были нужны.