Светлана Петрова - Кавказский гамбит

Засыпая, Шапошников улыбался краешками губ — никто не знал его истинных мыслей. И это было замечательно. Иногда он склонялся к очевидной истине, что его глубинные соображения никому не интересны. И что это меняло? Он не писатель, чтобы как нудист шляться без портков перед толпой.

А к Наталье Петровне сон не шел. Сначала хотела заплакать, но причины для серьезной обиды не обнаружила. В молодости, чтобы заполучить своего кумира, она готова была на все. Когда поженились, поняла, что легко жить не получится, но смирилась, потому что кумир находился рядом, а это главное. Теперь Володя перестал быть популярным, но внутренне остался тем же, а она порой об этом забывала, и он указывал ей место, усмиряя ее беспочвенную гордыню и не допуская до соблазнительных мыслей и поступков.

Глядя в темноту, Наталья Петровна перебирала фразы и оттенки мужниного голоса, пытаясь разгадать второй план. Занятие зыбкое и нескончаемое. Она устала. Нельзя слишком многого хотеть и придавать словам силу, которой они, по большому счету, не имеют. Слово несовершенно — только безмолвная энергия способна без искажений передаваться от любящего к любимому. Если бы они с Володей вдруг стали немыми, как бы все упростилось и насколько лучше они понимали бы друг друга! Чувства сильнее и умнее слов. Но Зина, Зина-то какова! Два мужа и еще этот пенсионер с желтыми зубами! Наталья Петровна позавидовала не количеству мужчин, а загадочной женской привлекательности, которой в Зине не находила. Неправдоподобно маленькие руки и туфельки тридцать третьего размера — неужели это красиво? Конечно, сама Наталья Петровна ни мясником, ни Василием никогда бы не соблазнилась. Хотя в чудаке Панюшкине, несомненно, есть своя тайна, он о ней даже не знает, но безотчетно чувствует и оттого все время улыбается, всему радуется. А может, это у него от глупости. Уже когда она вышла замуж, к ней тоже разные личности подкатывались, но они все казались ничтожными по сравнению с Шапошниковым. Даже теперь, когда его мужская сила иссякла и ей стали сниться любовные сцены, их героем был все тот же единственный и неповторимый мужчина ее жизни — другого она не желала. Помягче, пожалостливее — да, хорошо бы, но только он — источник обморочного счастья и трепетных воспоминаний. Наталья Петровна представила мужа молодым, красивым, в блеске славы, вздохнула скорее сладко, чем горестно, и наконец заснула.

Утром, встретив жену Панюшкина в магазине, Наталья Петровна открыла было рот, но так ничего и не сказала из того, что вертелось на языке. Она скорее симпатизировала безалаберной секретарше, чем куркулистой Капитолине.

Когда Василий в очередной раз заглянул — предупредить, что идет к Зине, Наталья Петровна не выдержала:

— Послушай, у тебя это серьезно? А как же семья? Собираешься разводиться?

— Разводиться? — поразился Панюшкин. — Зачем?!

— Не суйся не в свое дело, — сказал Шапошников жене.

— Пусть, — примирительно замахал руками гость, видя, что пианист сердится, а хозяйку его слова расстроили. — Пусть. Я Зине за матерью ухаживать помогаю и вечерами через парк провожаю — она темноты боится. А больше ничего.

Этот детский лепет на лужайке Наталью Петровну обмануть не мог. Странный роман ей определенно не нравился. Сама мысль о том, что этажом выше, под ее покровительством прелюбодействуют пожилые любовники, была оскорбительна. Наталья Петровна полагала, что у мужа тоже случались женщины, но, видимо, он охладевал к ним быстрее, чем она успевала удостовериться в измене. Впрочем, даже неподтвержденный факт вызывал у нее отвращение. А тут — сама руку приложила. Наталья Петровна чувствовала вину, к тому же солидарность обманутых жен сидела у нее в подкорке — так матерные слова одни вылетают неизменными из уст инсультника, потерявшего связную речь.

Неожиданно для себя она спросила Капу, которая пришла одолжить утюг — свой перегорел как раз во время большой глажки:

— Василий здоров? Что-то давно не заходил играть.

Капа глазом не моргнула. Жизнь недаром ее мяла и терла. На горошине она не споткнется.

— Здоровее некуда. Шляется где-нибудь. Главное, спать домой приходит.

Она двусмысленно хихикнула, и Наталья Петровна почувствовала себя по меньшей мере идиоткой.

На другой день Панюшкин возвратил утюг и принес большую сочную грушу в кармане безразмерных штанов. Под глазом красовался фингал.

Зная крутой нрав Капитолины, Шапошников расхохотался:

— На шкаф ночью наткнулся? Засветло возвращаться надо, Ромео.

Васька, сосредоточенно расставляя шахматные фигуры на доске, буркнул:

— Какая-то она на старости лет неуживчивая стала. Ревновать вздумала. С чего? Твои — белые.

Сделали по нескольку ходов, и Шапошников, уверенно развивая ферзевый гамбит, вернулся к прерванной теме:

— Выбор жены — дело тонкое. Или она должна быть такой тупой, чтобы не замечать твоих шалостей, либо настолько мудрой, чтобы их прощать. Удобную любовницу найти еще сложнее, самые подходящие — хористки или танцовщицы кордебалета, жаль, в вашем захолустье не водятся. Талант им не досаждает, а ум и стыд примерно в равной пропорции и в большом разведении.

Наталья Петровна, которая, как думал Шапошников, спала после обеда на балконе, внезапно подала голос:

— Тебе-то откуда известно? По личному опыту? Или это обобщенное мужское знание?

Прежде Наталья Петровна обходила подобные темы — мало ли что может обнаружиться, слово ненужное в азарте в ответ вылетит, потом не вернешь, а оно все испортит. Но в нее будто бес вселился, к тому же она злилась — не могла простить себе вчерашнего разговора с Капитолиной.

Реплика прозвучала так резко, что Василий почувствовал неловкость и невольно втянул голову в плечи. Жене пианиста жест показался обидным, хотя нового тут не было ничего — находиться все время рядом со знаменитостью, пусть и бывшей, не большой подарок, а если начистоту, то и вовсе наказание. Даже примитивный Панюшкин видит ее униженное положение.

Замечание жены нисколько не смутило Шапошникова, скорее развеселило.

— Вот видишь, друг Горацио, — ободряюще подмигнул он Ваське, — женщины — это тебе не шахматы. То, что утром подчинялось твердому закону, после полудня, может случиться, не управляется ничем. Женщины — фигуры многозначные и ведут себя на игровом поле непредсказуемо. Но куда деваться? Мы обречены Создателем, разделившим нас по половому признаку. Кстати, несправедливо атрибуты этих признаков считать срамными. Дырка в носу или в ухе — это нормально, а в противоположной части тела — неприлично и требует завесы. Издержки цивилизации: в Древнем Риме фаллосу поклонялись и устраивали в честь детородного органа праздники и шествия, а огромный член из глины или камня, укрытый дорогой тканью, несли на носилках, как теперь статую Богоматери во время крестного хода.