Елена Колина - Через не хочу

В тот вечер он впервые увидел Фиру иначе, не частью себя, а как будто «на новенького».

Увидел и испугался, не Фиры, конечно, испугался — погрузневшая, с отекающими под вечер веками, всегда совершенно непоэтически озабоченная, она все равно была красива, красивей Маринки, — он испугался себя. Ну как объяснить? Она была вся — страдание, вся — Лева, вся — безнадежно взрослая жизнь, она была частью его «под горку». Он испугался своей к ней внезапной враждебности и — бросился любить ее. А она не захотела, все ее мысли были о Леве.

С его стороны это был благородный поступок! Он хотел любить ее, а она его отвергла. В конце концов, кто, имея молодую любовницу, так упорно хочет свою жену? При всей пошлости и невозможности обнародования этой мысли именно в этом была его обида. Рассказать об этом Маринке нельзя, но кое-что сказать все-таки можно.

— Я не могу жить только Левой, я тоже есть… Это плохо, нечестно, но я не могу, — пробормотал Илья, уткнувшись в тонкие Маринкины руки. И Маринка намотала на ус на будущее: когда у нее самой будут муж и ребенок, ей всегда нужно помнить, что она со своим ребенком — одна. И еще, «я не могу» — это аргумент.

Этой ночью Илья остался у Мариночки, это не было решительным поступком, перечеркивающим его семейную жизнь, это вообще не было поступком, — как у всякого киногероя, бродящего от жены к любовнице, у Ильи имелся «институтский друг», который подтвердил бы, что Илья ночевал у него, если бы Фира стала проверять, но она не стала. Этой ночью Илья любил Мариночку, и это было как никогда ярко, а Фира пережила не менее сильное, а возможно, и более яркое любовное потрясение. Лева проснулся, вышел на кухню за водой, и кого же он увидел ночью на кухне — конечно же, маму. И виновато сказал:

— Ты не спишь, мама… — А на ее очередное «Левочка, олимпиада…» сказал: — Конечно, олимпиада — самое главное. Сигареты, алкоголь, все, что мне было интересно, я попробовал. Неужели ты думала, что я так примитивно устроен? Это был эксперимент.

— Эксперимент?.. Левочка, я люблю тебя, — прошептала вспотевшая от прилива счастья Фира. В сущности, все обошлось прекрасно, гадости переходного возраста, которые растягиваются у других на год и больше, у Левы заняли два месяца. У гениев все иначе и все быстрее.

Ее мальчик, ее малыш ответил, как между ними было принято: «И я тебя люблю, мама», и Фира ушла спать счастливая. Легла, закрыла глаза, побаюкала, погладила мысленно свое счастье и, уже засыпая, подумала: слава Богу. На мучивший ее вопрос «Неужели Лева как Илья?» был получен ответ: «Лева не как Илья, Лева — как Лева».

30 ноября

— Черт бы тебя взял, черт бы тебя взял! — четко в такт шагам проговаривала Алена, направляясь к соседнему со своим подъезду. Кто-то на верхнем этаже неплотно закрыл дверь лифта, и Алена, нетерпеливо потыкав пальцем кнопку, в сердцах стукнула по ней кулаком и помчалась на третий этаж, размахивая черной лакированной сумочкой на длинном ремне, будто по пути собиралась кому-то врезать.

Считается, что о личности женщины говорит содержимое ее сумочки, но судить об Алениной хитроумной личности по черной лакированной сумочке было нельзя… или наоборот, можно — это была не единственная ее сумка, у Алены было две сумочки, тайная и явная. Две сумочки: одна наполненная тем, что можно, другая — полная того, что нельзя. В явной сумочке Алены: упаковка «Гематогена», две конфеты «Мишка на Севере», блеск для губ, разноцветный комок шарфиков. Тайная сумочка, коричневая с большой металлической пряжкой и модными металлическими шипами, была объявлена потерянной, использовалась для тайной жизни и хранилась в безопасном месте — у Тани Кутельман. За тайной сумочкой Алена сейчас и бежала. «Черт бы тебя взял» относилось к Андрею Петровичу.

На встречу с англичанкой в «Европейскую» Алену собирали всей семьей и провожали, как на войну. Это может показаться странным и смешным — неужели семья первого секретаря райкома никогда не контактировала с иностранцами, но этому существует простое объяснение — нет. Андрей Петрович и Ольга Алексеевна никогда, ни разу в жизни не общались с иностранцами как с живыми людьми. Смирнов, конечно, не раз присутствовал на приемах иностранных делегаций и других официальных мероприятиях, но там всегда было множество референтов-переводчиков, — и никакого непосредственного контакта, даже на рукопожатия были свои правила и ограничения.

Смирновы бывали за границей, и в официальных поездках, и по путевкам, в группе. Но они ни разу не были вдвоем в кафе, в театре или в магазинах, только в группе, в сопровождении референтов, и даже с продавщицами в магазинах Ольга Алексеевна общалась под присмотром референтов — знаками. Особенно хорошо у нее получалось «это мне велико», — она разводила руки и надувала щеки, хотя могла на школьном уровне говорить по-английски, язык не поворачивался сказать «Can you help me…» или «How much…», и даже «спасибо», уходя из магазина, она говорила по-русски.

И от всего этого, какое бы положение ни занимал Смирнов, у него сложилось твердое убеждение, что иностранцы не вполне люди, а чуждые нам существа, обманчиво миролюбивые, опасные.

С утра по дому гулял смерч — Алена одевалась, красилась, причесывалась.

Алена кричала «нет, не то, не так!», расшвыривала выбранные с вечера тряпочки по комнатам.

Ариша Алену красила. Старательно плевала в тушь, выводила каждую ресничку.

— Быстрей! Я тебя сейчас за руку укушу, — пригрозила Алена и впрямь лязгнула зубами в районе Аришиной руки, от неожиданности Ариша задела ей нижнее веко, тушь размылась слезами, и все пришлось начинать сначала.

Нина Алену причесывала. Уложила локоны в высокую прическу, Алена сказала — ты что, я же не замуж выхожу! Распустила кудри по плечам, Алена сказала — как на деревенских танцах.

Смирнов самолично проверил, в чем Алена выходит на международную арену, и, конечно, из этого вышел скандал. Не маленький рядовой скандальчик, а масштабный скандалище с криком и валидолом.

— Почему юбка такая короткая?! Почему такая… такая красная? — набычившись, пробурчал Андрей Петрович. — Почему намазалась, понимаешь?.. Как на бал собралась!..

— Юбка не короткая, а так модно! Красная, потому что красного цвета!

Андрей Петрович смотрел мимо Алены в пространство. Какие страшные картины виделись ему за голыми коленками — насилие или просто мужские взгляды, направленные на его драгоценную девочку?..

— …Короткая юбка… Короткая… Все открыто по самое здрасьте!.. Не пойдет.

Смирнов махнул рукой, ушел в кабинет, запер дверь на ключ, и Алена побежала за ним, злобно забарабанила в дверь. Если отец не пускал ее в кабинет, она всегда пыталась доругаться через дверь. «Упорная, как я, — думал Смирнов, — стоит там, за дверью, набычившись… подбородочек выпятила, ножкой топает». Замечая сходство Алениного характера со своим, он и злился, и умилялся — Алена вся в него, ее на обе лопатки не положишь.