Елена Колина - Через не хочу

Нина улыбнулась, чувствуя, как от напряжения немеют мышцы лица. Напряжение возникало в ней всякий раз, когда Андрей Петрович обращал на нее внимание, когда Нина переставала быть частью «вы, девочки» и оказывалась отдельной Ниной… «Номенклатура», конечно, была шуткой, но в шутке прозвучало кое-что очень Нине дорогое — «ты у нас». У нас!

Когда Нину в одночасье забрали из подмосковного поселка, самым большим для нее шоком была не заморозившая ее своей равнодушной доброжелательностью Ольга Алексеевна и не красивые рослые девочки, одного с ней возраста, но опытней на целую жизнь. Самым большим шоком для Нины было то, что у нее такой отец. Нина твердо знала, как выглядит ее папа. Конечно, она была уже не маленькая и понимала: открытка — это не фотография.

На открытке стояло «Актер В. Лановой». Конечно, она была уже не маленькая и понимала: это актер В. Лановой. Но она изучала открытку целыми днями, а если так долго смотреть, реальность может потеряться, улетучиться, заблудиться навсегда… Уже не маленькая Нина была уверена, что ее папа именно такой: красивый, большеглазый, с высоким лбом, умным тонким лицом. И увидеть вместо красавца Ланового Андрея Петровича!.. Конечно, это был шок. Идеальный образ не то что не вполне соотносился с реальностью, а просто — этого не может быть! Андрей Петрович был похож «на всех дядек из телевизора».

Детское Нинино определение было довольно точным. Андрей Петрович действительно был похож на всех партийных дядек страны. Настолько у Смирнова был смазанный облик, что встреть его Нина вне привычной обстановки квартиры, она могла бы его не узнать. Особенно в зимней одежде: массивная фигура в пальто с бобровым воротником и ондатровой шапке, лицо… ну, глаза — небольшие, ну, нос — картошкой… и запах одеколона.

Кстати о запахах. В Нинином настоящем доме был резкий многокомпонентный запах неустроенного быта — кухни, сортира и помойки, приправленный запахом человеческой грязи, а у Смирновых ничем не пахло, даже продукты, не виданные ею прежде, казалось, не пахли, и эта стерильность, отсутствие запахов поразили ее больше всего. Только Андрей Петрович был другой, живой, от него — пахло. Когда он, сказав «добро пожаловать», приобнял ее, похлопал по плечу, она ощутила его запах — смесь естественного горьковатого запаха крупного мужчины, усталости, папирос, вчерашнего пота. Может быть, кому-то это показалось бы неприятным, но Нине нет. Нина различала добрые и враждебные запахи, его запах был добрым. Но зачем усложнять — добрый запах, злой запах… Чувства ее были несложными: Ольга Алексеевна — чужая тетя, Андрей Петрович, такой важный, большой, строгий, начальник, — чужой дядя.

Она давно уже не произносила мысленно «ненавижу», «отомщу», давно уже по-взрослому думала, что она не знает, не может судить — а вдруг они не виноваты в злосчастной маминой судьбе?.. Сказочная картинка «злая сестра-ведьма выгоняет младшую сестру с ребенком на руках в темный лес» стерлась в ежедневном домашнем обиходе. Ольга Алексеевна была к ней деловито внимательна, как к новобранцу, которого требуется обучить нужным навыкам, была к ней подчеркнуто справедлива, относилась к ней хорошо, как могла, и Нина отвечала ей как могла, не полюбила, но очень старалась полюбить — нужно же человеку кого-нибудь любить. А отношения ее с Андреем Петровичем можно определить чрезвычайно просто: он был к ней доброжелателен, она его стеснялась. Если он проявлял к ней доброту, она стеснялась совсем уж мучительно, вот и все отношения. Дети всегда стесняются чужих равнодушных дядей больше, чем чужих равнодушных тетей. О его отцовской любви Нина даже не мечтала, по сравнению с его любовью к девочкам любое чувство было бы бледной тенью, но она была готова учиться, работать, землю грызть, стать хоть номенклатурой, хоть кем, — кем он захочет, чтобы однажды услышать «ты у нас».

— Мы решили уделить тебе внимание, пока девочки в гостях у Виталика, — начала Ольга Алексеевна и, заметив, что Андрей Петрович недовольно заерзал, успокаивающе добавила: — У девочек много друзей, это хорошо, что у девочек много друзей…

— Ах, друзей?.. Таких друзей только за хер и в музей… — проворчал Смирнов. — Нина молодец, с ними не дружит.

Нина покраснела — он хвалит ее незаслуженно. Это они с ней не дружат, а она больше всего на свете хочет дружить с ними.

— Нина, секретарь комитета комсомола, вот сидит, понимаешь, с нами… А Алена с Аришей шлындрают… А-ах, девчонки…

«А-ах, девчонки» относилось к вчерашнему родительскому собранию. После вчерашнего родительского собрания Ольга Алексеевна добросовестно пересказала мужу, как «Нину хвалили, а девочек ругали».

В Нининых «достижениях» был один тонкий момент. С общепринятых позиций Нина была определенно лучше девочек — девочки неважно учились, бросили спорт, не занимались общественной работой, о чем классный руководитель Фира Зельмановна сообщала Ольге Алексеевне регулярно и не без тайной мысли: пусть эта, как называл ее Илья, «партийная сучка» оценит Нину, похвалит, приласкает. Самой Нине казалось, что с ее стороны нетактично быть лучше девочек, и она при каждом удобном случае неуклюже пыталась донести до Ольги Алексеевны, что Алена необыкновенно способная, решает сложные задачи по алгебре и физике, Ариша, прелестная ленивица, щебечет на английском, как птичка, а она сама — рабочая лошадка с трудно зарабатываемыми пятерками.

— Ну, Андрюшонок, скажи ты… — сказала Ольга Алексеевна, но Андрей Петрович молчал, сопел — присутствовал.

— Мы решили сказать тебе о твоей… о тебе… о твоей… — наконец с трудом выдавил из себя Андрей Петрович.

«О моей маме», — мысленно договорила Нина.

Андрей Петрович с досадой взглянул на жену.

— Давай ты, а то, понимаешь, как в кино… Я пойду, а вы тут поговорите по душам…

— …А мы поговорим по душам, — задумчиво повторила Ольга Алексеевна, словно не вполне понимая смысл этих слов.

Много лет Нина обдумывала, как попросить Ольгу Алексеевну поговорить про маму, мысленно умоляла: «Пожалуйста, хоть один разочек!» — но ни разу не попросила — она обещала Ольге Алексеевне забыть свою прошлую жизнь. Ольга Алексеевна по-своему была права — не рубила хвост по кусочкам, отрубила один раз. С тех пор Нина так и жила с отрубленным хвостом, жила, словно до того, как Смирновы ее удочерили, она не существовала, словно у нее вообще не было мамы. Боль от этой жесткой договоренности ощущалась не каждый день, но иногда ей хотелось сделать что-нибудь такое, чтобы Ольга Алексеевна поняла — так нельзя! Потрясти ее за плечи, закричать: «Меня тоже любили, у меня тоже была мама!» …У Нины была одна мамина фотография, черно-белая фотография на паспорт, остальные фотографии забрала Ольга Алексеевна, когда увозила Нину из дома, — и где они?.. Просто выбросила или сожгла, развеяла по ветру?.. Попросить увеличить мамину фотографию было нельзя, поставить ее на стол в рамочке нельзя, признаться, что у нее есть мамина фотография, просто упомянуть маму — было нельзя.