Вероника Тутенко - Берлинский этап

«Люблю украинску породу. Полна пазуха цицок», — говорят о таких, и не важно, хохлушка или нет.

В другой раз, проходя вечером мимо распахнутых окон столовой, услышала Нина знакомый ворчливый голос «собьёт она тебя с пути». Просто обрывок фразы, а как ледяной водой окатили. Да, может, и «она» — не о ней, не о Нине. Может, и не с Анькой замполит беседовал вовсе? Но логика была не на стороне подруги: её очередь мыть посуду, а на других замполит если и смотрит, так только с подозрительным презрением. Не шутка, видно, последняя любовь… Нина пыталась было снова завести об этом разговор с Аней. — Твой замполит хочет нас, наверное, поссорить. — Смешная ты, Нина, — усмехалась в ответ. — Он меня ко всем ревнует. Видит же, парни молодые вьются вокруг тебя. Боится, как бы и я в молодого не влюбилась. Но такое объяснение не оправдывало замполита в глазах Нины. Ревновать — значит сравнивать себя с другими, не в свою, причём, пользу, — старость с молодостью. Значит, не так уж и любит, если не смог подняться над своим самолюбием. А кто предаёт себя самого — легко предаст и другого… Но Аня в такие дебри-рассуждения не вдавалась, порхала себе, как бабочка счастливая, и Нина решила для себя: не хочет человек — не надо лезть в душу. И всё же надеялась, поутихнут-поулягутся страсти, и снова всё будет по-прежнему…

На коммутаторе девчонок ждал сюрприз, по каким-то важным делам пожаловал их общий знакомый, вернее, не совсем знакомый, поскольку знали они не его самого, один только голос…

— Кто дежурит сегодня? Это ты, Нина? (… Аня, Клава…)

Борис не ошибался никогда, знал всех по именам и голосам.

Нина, Аня, Клава о нём знали немного. Только то, что связист — сибиряк, что зовут его Борис и фамилию носит смешную — «Тараканов».

«Усатый, наверное», — хохотали как-то девчонки, сплетничая о связисте.

По голосу, созданному не иначе для того, чтобы разгонять тоску, угадывался весельчак и балагур.

«Ой, девочки, как же я соскучился по девчатам, — даже вздыхать у него получалось как-то особенно, легко и радостно. — Так бы и прижался к вам!»

Борис оказался симпатичным подтянутым блондином. Грудь в орденах, на вид лет двадцать пять.

— А ну признавайтесь, девчата, кто здесь у вас Нина, кто Аня, а кто Клава? — застал с порога девушек врасплох. — Да я и сам по голосу угадаю. Ты Аня, наверное…

— Аня, — засмеялась Аня.

— А я Борис, который вам всё время надоедает. Вызвали в Кюстрин по делам, дай, думаю, к девчатам зайду.

— Ничего не надоедаете, — улыбнулась Нина. — Всё равно мы здесь скучаем целыми днями.

И снова почувствовала на себе чей-то взгляд, под которым хотелось съёжиться, как от холода. За спиной, как тень, снова стоял Чиграков.

Надоедливый, как призрак в старинном доме, — от него хотелось избавиться и выйти на свет.

— Товарищ замполит, направьте меня, пожалуйста, в Россию. Может, братья уже вернулись в деревню, очень беспокоюсь за них живы ли, — не раз просила Нина, но он только сдвигал брови и отделывался коротким «Не время еще». А время тянулось очень медленно.

…. Скользят по Одеру трофейные пароходики и катера, привыкают понемногу к миру. Всё же уболтала Нина зануду-Аньку посидеть на берегу, а она как будто и не рада, оглядывается то и дело, как украла что-то.

— Толку, Нин, от твоих молодых, — хмурилась Аня. — Если муж намного старше, больше любить будет.

— Он же в отцы тебе годится, — в который уже раз удивлённо повторила Нина. — Какая может быть любовь?

— Последняя любовь сильнее всего, — пожимала плечами Аня.

— У него, может быть, и последняя. А ты?

— А что я? — хмыкнула Аня. — Это даже лучше, если любят тебя, а ты нет, тогда мужчина для тебя всё, что хочешь, сделает. Разве плохо, когда есть защита?

По-кошачьи мурлыча, пристал к берегу катер. Возвращался с рыбалки старшина.

— Держите, девчонки!

Сам смеётся, а в каждой руке не то змея, не то рыбина по полметра.

— Что это? — удивилась Нина. — Змеи?

— Какие змеи? Угря что ли никогда не видела? — засмеялся старшина, протянул девушкам добычу. — Поджарьте на сковородочке этих двух змей. Да не волнуйтесь, с ними работы мало, даже чистить не надо.

Угря жарили вдвоем с Аней. И Нина снова заметила, что подруга стала неразговорчивой, будто и не подруга вовсе.

И расспрашивать бесполезно — всё в шутку обратит. Хотя и без объяснений ясно в чём, вернее, в ком тут дело.

Дверь визгливо попятилась к стене, на пороге кухни возник майор. Распрямил плечи, как на параде.

И Аня тоже сразу стала как-то выше и статнее.

Взгляд Чигракова скользнул по помещению и прилип к сковородке с истекающими жиром угрями, затем остановился на Нине.

— Иди на коммутатор, — отдал приказ.

Угря досталось каждому по крошечному кусочку, но гвоздём ужина было не столько само диковинное блюдо, сколько рассказ старшины о том, как он изловил длиннохвостых.

— Смотрю, змея на крючке, — сошлись лучиками первые морщинки в уголках глаз. — Не сразу понял, что это угорь, хотя до войны переловил их столько на Волге…

… Нина не дослушала, выскользнула на улицу. Кюстрин кутался вдали в мрачную скуку — униформу чужбины.

И снова нестерпимо захотелось с гармонью и берёзками в вагоне ехать на родину.

«Может, и Толик уже вернулся», — цеплялись мысли за надежду. — И хлеб, наверное, уже есть в России настоящий.

… В вагоне было весело и тесно, как и месяц назад, когда возвращались в Россию с Аней и ещё одной милой чернявой девушкой, имени которой Нина не помнила.

Теперь же Нина была одна и не искала попутчиков.

Под сердцем свербело, назойливая такая тревога, как тихая струнка.

И желание стать незаметной всё сильнее и сильнее.

На этот раз в вагоне была и гармонь; то частила частушками, то протяжно вздыхала и будто торопила поезд новыми военными песнями.

Нина прижалась к стене товарного вагона.

Рядом одна девушка подсаживала на плечи другую, похудее и поменьше ростом. Обеим было весело и не терпелось поскорее добраться хотя бы до границы.

— Ничего не разобрать, — дотянулась до крошечного окошка та, что пониже. — Одни поля и деревья.

Но поезд вскоре встал.

— Ваши документы, — навис над Ниной пограничник, и то, что свербело в груди, оказалось пойманной птицей.

— У меня нет документов… — пробормотала растерянно.

— Откуда едете, девушка?

— Из части…

Голос спокойный и строгий, почти равнодушный, а взгляд как будто хочет достать до потаённых глубин души, извлечь, как рыбу, оттуда сокровенное.

— Так, девушка, — стали глаза ещё строже. — Вылазьте из вагона и возвращайтесь назад, пока не попали, куда следует.

«Куда следует» произнёс, чуть понизив голос.

Только голос и взгляд. Его самого как будто и не было.