Роберт Менассе - Блаженные времена, хрупкий мир

Хорошо. Работаешь ли ты над диссертацией?

Он стоял на ступенях Бургтеатера и наблюдал спектакль, происходящий на улице. Словно статист, собравшийся сыграть некую роль в жизни одной статистки. Ему было так холодно. Он пошел обратно к своей машине, которую поставил между Бургтеатером и народным парком. Он шел очень медленно, посматривая вокруг, не ищет ли его Юдифь. И вдруг развернулся и побежал обратно в кафе. Может быть, она вернулась в кафе и ждет его, ведь они договорились встретиться там. Но ее не было. В кафе было теплее, и ничего больше. Значит, обратно к машине и домой.

На капоте его машины, которую он только утром пригнал из ремонта, была вмятина спереди, а бампер был погнут и свернут на сторону. Видимо, демонстранты забирались на машину и прыгали по ней. Лео заплакал. О том, что во время этой демонстрации один человек был убит, он узнал из газет только несколько дней спустя.

С криком Лео пнул ногой радиатор машины, стоявшей сзади него. Но машина не пострадала. Было явно не так-то легко сделать вмятину на автомобиле. Нога у него потом еще два дня болела.

Лео выглядел совершенно больным, когда Юдифь пришла к нему на следующий день вечером. Она позвонила ему, и он сказал, что болен, какой-то рецидив, и поэтому из дому он не выходит. Но будет рад, если она к нему зайдет. У него не только явно был насморк, но и вообще — такое страдальческое выражение лица, что Юдифь в порыве материнского чувства готова была уложить его в постель, напоить горячим чаем, чтобы он как следует пропотел, и потом оберегать его сон и его лихорадочные сновидения. Налет этого чувства все-таки еще оставался, когда Юдифь, пытаясь от него избавиться, сказала: Сейчас ты сразу поправишься. Посмотри, что я тебе принесла. Она открыла свою плетеную сумку, еще не успев снять пальто, и достала бутылку бразильской тростниковой водки — это последняя бутылка пинги, которая была у меня дома, но я ни в коем случае не хотела пить ее одна.

Юдифь невольно улыбнулась тому, как трогательно Лео подготовился к ее приходу, на нем был серый фланелевый костюм с жилеткой, он похож был на старого профессора, который искупался в источнике вечной молодости, но при этом не смог освободиться ото всех своих старческих недугов. Ты и дома, оказывается, всегда при таком параде, сказала Юдифь, проведя рукой по лацкану пиджака. Что? сказал Лео, а, ты имеешь в виду костюм, да нет, эти костюмы мне все время дарят родители, они из ассортимента отцовских товаров, я же тебе рассказывал, у меня ничего другого и нет.

А вот, сказала Юдифь, как фокусник, вынимающий кролика из шляпы, и вынула из сумки ананас, вот настоящий бразильский фрукт — abacaxi, ананас, сказала она, fruta bem tipica brasileira, я так по ним соскучилась, сказала она, ты увидишь Лео, он пойдет тебе на пользу.

Лео растрогался.

Их продавали на рынке, и я просто не могла устоять.

Проходи, проходи, говорил он, совершая массу движений во имя этикета, помогал снять пальто, ходил туда и обратно, с необычайным проворством размахивая руками, садись, пожалуйста, устраивайся поудобнее, ой, извини, сказал он и убрал книги, лежавшие в кресле, положил их на пол рядом с креслом, тут же поднял их и переложил на письменный стол, потом лихорадочно начал подбирать с пола разбросанные повсюду книги, журналы и бумаги, подхватил и свой портфель, стоящий посреди комнаты, и понес все на письменный стол. Казалось, он непрерывно кланяется и сгибается в три погибели.

Брось, Лео, у меня дома все выглядит точно так же, если я работаю, и это мне совсем не мешает. Садись, сказал он, подожди, я принесу стаканы и тарелки, и вышел.

Маленькая кушетка, обтянутая грязноватой коричневой тканью, на ней — свалявшееся коричневое одеяло, как из богадельни, и впечатление было такое, словно Лео спал на ней всегда в одежде, не снимая ботинок, готовый каждую минуту вскочить и спастись бегством. Ему пришлось бы тогда только побросать свои книги и папки в чемодан, который лежал на полу справа от письменного стола. Слева от стола — старое кожаное кресло, которое теперь, уже освобожденное от лежавших на сиденье книг, выглядело в спешке покинутым, рядом с ним — маленький журнальный столик, на нем телефон и чайная чашка, она пустая, и на донышке — засохшие коричневые остатки чая. Сбоку у стены шкаф. В нем, наверное, белье, книги, а может, и пусто. Возможно, белье хранилось и в чемодане. В углу комнаты стояла маленькая железная печурка, которую топили углем. Она была еще теплая. Значит, тот, кто здесь жил, исчез недавно. Нигде не видно было ни одной личной вещи, которая помогла бы определить, кто здесь живет, какие у него пристрастия, вкусы, какова история его жизни. Не было ничего, что выдавало бы потребность в обустройстве этого помещения для жилья. Словно кто-то жил здесь совсем недолго, и прочел здесь несколько книг, да сделал кое-какие пометки карандашом. Карандаш на столе был единственной письменной принадлежностью, которую она увидела. А если карандаш здесь забыли — не велика беда. Цветов на подоконнике не было, ведь за ними нужно ухаживать, и они погибнут, если жизнь увлечет тебя дальше. Не было и картин, нет, все-таки одна была, на письменном столе за стопкой книг стояла фотография в красивой рамке из бразильского дерева. Юдифь взяла ее в руки, на ней был изображен мужчина средних лет, снимок был сделан в уличном кафе, да ведь это — верно, никаких сомнений быть не могло, это снято на Копакабане в Рио, у человека был богемный вид, как у героев бразильских фильмов сороковых или пятидесятых годов, соломенная шляпа, светлый костюм с большим платком в нагрудном кармане, черно-белые ботинки. Юдифи показалось, что у этого человека было некоторое сходство с Лео, что-то общее в очертаниях рта и носа, но ручаться она не могла.

Где же Лео? Вдруг у нее появилось чувство, что он действительно сбежал и бросил ее здесь одну. Она поставила портрет на место и прислушалась. Звуки, которые доносились с кухни, ее успокоили. Она посмотрела в окно как раз тогда, когда Лео снова вошел в комнату, увидела освещенные окна напротив, а внизу грязно-серебристое сияние булыжника и каменных изваяний, и тут же в оконном стекле отразился Лео, поставивший на письменный стол поднос с двумя стаканами, тарелкой, на которой лежал уже очищенный ананас, и большим ножом, который он теперь взял в руки. Она видела Лео, стоящего позади нее с ножом, вот он посмотрел на нее, она видела, как он стоит там с ножом, шагах в четырех за ее спиной, и одновременно видела его перед собой, словно некий призрак, парящий перед нею в темноте двора, ей казалось, что у нее появились глаза на затылке, и в то же время она будто стояла с ним лицом к лицу, он неподвижно застыл перед нею в воздухе и смотрел на нее, и она смотрела на него, Лео за ее спиной положил нож, и тот, парящий в темноте Лео, положил нож, и сразу с двух сторон, сзади и спереди, он подошел к ней, она не пошевельнулась, потом он обнял ее, поцеловал в затылок и в шею. Юдифь стояла совершенно неподвижно, она не противилась, только окаменела еще больше, он целовал ее с таким пафосом, и при этом с такой уверенностью, что она не двигалась, не отстраняя его, но и не идя навстречу, он целовал ее, словно статую, и его влажные губы были словно мох на каменной поверхности изваяния. На секунду мелькнула мысль, что все эти ангелы во дворе внизу были жертвами Лео, женщины, которых он точно так же целовал, и после этого у них начинали расти крылья. Но улететь они не могли, было слишком поздно, к этому времени они уже окаменели. Туда вниз он их всех потом и поставил.