Роберт Менассе - Блаженные времена, хрупкий мир

Лео досталось в наследство денег больше, чем он в состоянии будет потратить за всю свою жизнь, однако поехал он на старом драндулете, который, как было заранее известно, мог в любую минуту испустить дух. Испустить дух. Почему он так непрактичен? Новую рубашку купил, а новую машину нет. Лео готов был заорать во все горло. На помощь! Ему была нужна помощь. Куда ни глянь — ни жилья, ни людей. Он вылез из машины и пошел пешком по проселочной дороге. Вот развилка. А что если пойти туда, куда указывает деревянная стрелка, — может быть, можно дойти до какой-нибудь усадьбы? Через два часа Лео подошел к красивому особняку. Перед домом был бассейн. У его края загорала женщина не первой молодости, двое детей лет десяти-двенадцати играли в мяч, потом прыгнули в воду. Лео подошел к dona de casa — хозяйке дома, стараясь отставлять руки в стороны, стараясь успокоиться сам, да и успокоить даму: он не какой-нибудь бродяга, не какой-нибудь подозрительный потный субъект, Лео старался выбирать особо церемонные обороты речи, рассказывая о том, что с ним случилось. Поехал за город. Машина. Авария. Ему нужна помощь. Нужен механик, буксир, телефон. Он просит извинить его за не очень опрятный вид, но он пытался сам починить машину, и это ему не удалось. Он оглядел себя, и у него от отвращения потемнело в глазах. А когда в глазах немного прояснилось, он увидел, все еще сквозь серовато-черную пелену, дно бассейна, вода тихо колыхалась, и тогда казалось, что дно покачивается, восхитительная чистая вода в гигантской ванне. Я не на шутку перепугалась, говорила dona de casa, когда Лео вместе со всей семьей — фазендейро тем временем уже вернулся домой — в плавках, которые ему одолжили, сидел за кружкой холодного пива. Не успела я что-либо сказать, рассказывала она, как этот господин прыгнул в бассейн и нырнул. А когда вынырнул, то принялся мыться, словно дома в ванне, нет, я имею в виду, он только вид делал, конечно, как будто намыливал голову, потом все время тер лицо. Боже мой, подумала я, это случайно не… да нет, я имею в виду, я подумала: да у господина никак солнечный удар, вот что я подумала, ну я просто так и замерла.

Но я еще раз смею вас уверить, сказал Лео, что субъективно в глазах сеньоры все это могло выглядеть так, будто бы я прыгнул в бассейн, но объективно я упал. Я просто свалился туда. Долгий путь пешком, жара, отчаяние, у меня все плыло перед глазами. Объективно я свалился, еще раз повторил он.

Знаешь, мог бы сказать Лео Юдифи, я уже дожил до того, что не стал бы так сопротивляться, как раньше, и сам хотел погрузиться в жизнь и чувствовал бы себя в совершенно нормальной жизни как рыба в воде. Говорят, что можно научить человека плавать, если бросить его в воду. Меня как будто вдруг бросили туда. И даже не в какие-нибудь опасные неведомые воды, а в роскошный бассейн. И что же оказалось? Я не умею плавать и не могу научиться. Что бы ни было, что бы ни случилось, все мои попытки найти свое место в жизни, принять в ней участие — в общественной жизни или в личной — заканчиваются одним и тем же: из бассейна тут же выпускают воду. Не успел забрезжить шанс стать профессором и читать лекции в университете, и я добиваюсь этого всеми силами, как университет закрывают. Только я предвкушаю приятную поездку за город, как машина выходит из строя. Я могу втиснуться в жизнь, или кто-то меня втиснет, но по сути дела я опять оступаюсь, падаю и не могу плыть, я просто не могу этому научиться. Это нужно ясно себе представлять. Такова моя жизнь. Я свободен, богат, невинен. Это ли не замечательный, совершенно безопасный лягушатник? Несомненно. Но опыт говорит мне, что и в глади самого невинного лягушатника я способен узреть иррациональную стихию бушующего океана. Так что я уж лучше посижу у края бассейна, сказал бы он Юдифи, и прыгать больше не стану. Я сижу у края моей собственной жизни.

Так Лео и продолжал жить дальше, ничего не меняя в своей жизни. Нечего было менять, потому что это вообще была не жизнь, и это не могло стать жизнью, как считал сам Лео. Он не сделался ни менее скромным, ни более скромным. Ему не хотелось ни большей роскоши, ни больших удовольствий, ни больших наслаждений только по той причине, что он мог их себе позволить, но не хотел отказываться и от намерения написать свой труд и изменить мир только потому, что в данный момент не было возможности как-то на него воздействовать. Он сидел в сторожке Левингера и работал. Он читал, делал выписки, что-то отмечал. Придет время, и он начнет писать. Книга. Его труд. Это он мог делать, совершенно отвернувшись от жизни. И если сейчас это вместо жизни, то потом это вольется в саму жизнь. И все изменится — жизнь, мир.

Тем временем крупные суммы кочевали по доброй половине земного шара, из Вены в Цюрих, Нью-Йорк и Сан-Паулу, вклады долевого участия переводились из этих городов в Мюнхен, Преторию, Токио, вследствие этого каким-то образом возникали интересы в Лондоне, Сантьяго-де-Чили и Монреале, речь шла о пакетах акций, валютных спекуляциях, срочных вкладах, долевом участии в фирмах, инвестициях в недвижимость и золото, речь шла о пшенице и зонтиках, меди и апельсиновом концентрате, банановом пюре и алмазах, керосине и прозрачных тканях. Лео понятия не имел, что происходит с его деньгами, всем этим распоряжался Левингер. Он доверял ему. Откуда-то, Лео не спрашивал откуда, он ежемесячно, без сбоев, получал определенную сумму, что-то вроде ренты, у одного денежного спекулянта, одного cambista, в центре, на улице Дирейта, где Лео во всякое время мог поменять всю сумму или ее часть по сегодняшнему курсу на крузейро. Черный курс был процентов на пятьдесят выше официального. Левингер, используя весь свой опыт и свои международные связи, приобретенные им, когда он был банкиром, организовал прибыльное вложение капитала Лео, не подозревая о том, что Лео самозабвенно изучает сейчас «Капитал» Маркса. А Лео мечтал о книге, которая выйдет в необъятный мир, не подозревая о том, что его состояние уже давно вышло в мир.

Венское наследство Лео и доход от продажи земель в Сан-Паулу преобразили жизнь Левингера. Старая акула финансового мира, делец, чувствующий себя как дома на всех мировых рынках капитала, которого обобрали бразильские военные всех рангов и ведомств, как политически неблагонадежного, смог теперь, после помидорного интермеццо, вновь почувствовать себя директором банка, — единственным клиентом и акционером которого был Лео. Все его время, все силы, все знания были брошены на это. Грядки с помидорами пришли в запустение. Через некоторое время он уже вообще не мог вспомнить, в какой части огромного сада они раньше находились. Помидоры. Их покупают на рынке, это дело кухарки. И так просто их в миску не кладут, сначала их надо, естественно, бланшировать и очистить от кожуры.