Роберт Менассе - Блаженные времена, хрупкий мир

Несмотря на то что Левингер, опираясь на его руку, шел медленными, нетвердыми шагами, Лео казалось, что он тянет его за собой и нетерпеливо подталкивает вперед; Лео становилось дурно от запаха мочи и, как ему казалось, разложения, который исходил от Левингера и смешивался с запахом рухляди и тлена этого огромного пустого дома. Левингер привел его в мансарду, и они подошли к занавесу во всю стену, на который сквозь большое косое окно в крыше мансарды падал яркий, но словно пропущенный сквозь фильтр свет полуденного марева Сан-Паулу.

Для каждого произведения искусства есть свой, предназначенный день, когда приходит пора с ним познакомиться, сказал Левингер, и мне кажется, что этот день настал и именно сегодня пора показать тебе эту картину. Он высвободил свою руку из-под руки Лео, шагнул вперед, прямо в этот льющийся через крышу свет, Лео видел, как сквозь редкие волосы на голове Левингера осветилась испещренная родимыми пятнами кожа. Левингер дернул за шнур, занавес быстро скользнул в сторону, и открылся вид на полотно, которое вспыхнуло перед глазами Лео так внезапно, словно это был диапозитив, спроецированный на экран. Скажи мне, что ты видишь.

Лео был, безусловно, потрясен, но он не мог понять, картиной ли или странностью обстановки, в которой ему ее показывали. К тому же у него так пучило живот, что его ненависть, в том числе и к самому себе, и его нетерпение становились от этого непереносимы, ведь Левингеру явно хотелось пробудить в нем чуть ли не священный восторг перед этим шедевром, тогда как необходимость постоянно контролировать свой организм по упомянутому тривиальному поводу отнимала все его силы. Беспомощно смотрел он на картину и желал только одного: быть столь же недосягаемым для всей банальности жизни, как та жизнь, которая состоит только из красок на холсте. На картине изображен был почти тучный бородатый мужчина лет сорока, с редеющими волосами, чувственным ртом, светлыми глазами, которые, как показалось Лео, напряженно застыли, силясь придать себе пророческое выражение. Что-то томительное исходило от этой картины в виде странного сияния; Лео затруднялся, как это выразить: пожалуй, вместе с тем что-то святое было в образе этого человека, впечатление, связанное, конечно, с тем странным балахоном, а может быть — ризой, в которую он был одет, наполовину Франциск Ассизский, [21] Франциск Ассизский (1181 или 1182–1226) — один из отцов христианской церкви, основатель ордена монахов-францисканцев. наполовину — Распутин. Лео не был профессиональным историком искусства, но в этом полотне он не мог не признать картину эпохи Венского модерна рубежа веков. Характерной чертой был контраст между натуралистической техникой портрета, той чуткой точностью, с которой были переданы голова и руки, и, с другой стороны, полной стилизованностью и неподвижностью техники плоскостного изображения окружения, костюма и пространства. За ризой не намечались очертания тела, не было никаких складок, она вся состояла из одних только скрещивающихся линий, и только нарушение логики орнамента давало впечатление контуров складок. Орнамент же, золотые и серебряные треугольники со вписанными в них стилизованными глазами, Лео воспринимал как натужную попытку придать картине надуманную символику и значительность. На плоском коричневом фоне рядами располагался орнамент из черных прямоугольников, который тоже шел не сплошь, потому что изображенный мужчина был вписан в черную рамку, внутри которой коричневый фон и черный орнамент не продолжались. В этом месте на картине проступала серебристая поверхность, другой фон, который, казалось, уводил куда-то в глубину, хотя выписанная на этом серебристом фоне фигура притягивала к себе основное внимание зрителя и поэтому выдвигалась на передний план.

Лео заметил нетерпение Левингера. Раньше, когда Лео был еще ребенком, дядюшка Зе, используя такие случаи, всегда старался выработать у него детальный и терпеливый взгляд на картину. Но сейчас не было повода ни для грустных воспоминаний, ни для того, чтобы испытать чувство облегчения. Ибо Лео чувствовал не метафизический трепет, а лишь рези в животе. И, несмотря на все нетерпение Левингера, все это продолжалось слишком долго.

Неужели это картина Климта? [22] Климт , Густав (1862–1918) — австрийский художник и график, представитель венского «югендстиля» в живописи. спросил он.

Не картина Климта, а сам Климт.

Ты хочешь сказать, что на картине изображен Климт?

Верно.

И поэтому она осознанно написана в стиле Климта?

Да.

А кто автор?

Климт.

Значит, это автопортрет? Но, дядюшка Зе…

Почему Лео возражал? Возможно, из вежливости. Левингер явно хотел насладиться ошеломляющим впечатлением, которое произвела на него картина, а это было возможно только в том случае, если Лео выкажет недоверие, — как, этого не может быть, ведь всем слишком хорошо известно, что ни одного автопортрета Климта не существует, что Климт не любил автопортреты, выказывал и обосновывал свою неприязнь к ним.

Да, сказал Левингер, это слишком хорошо известно.

Лео спросил его, как к нему попала эта картина.

Это долгая история, сказал Левингер. Но если, задавая этот вопрос, ты имел в виду, что мне подсунули подделку и кто-то виртуозно имитировал стиль Климта, то я могу тебя успокоить. Это подлинный Климт. Ты ведь знаешь, что я последняя инстанция, которая решает, что подлинно, а что нет. Мои экспертные заключения признаны во всем мире. Если есть какие-то сомнения и противоречивые мнения относительно подлинности произведения, то полотно представляют мне для экспертизы. Музеи, галереи, аукционы, владельцы частных собраний дрожат перед моим приговором. Во всемирно известных полотнах, служивших магнитом для туристов в крупных музеях, я распознавал подделку, и они исчезали в запасниках. «Воин в золотом шлеме» — это вовсе не Рембрант, и я смог это доказать, известная «Буря на море», действительно впечатляющее полотно, но какой же это Брейгель? Нет. Никогда в жизни. Но этот Климт подлинный. Ошибка исключена. Мне легче было бы доказать, что все остальные картины Климта, в том числе «Поцелуй», на самом деле написаны его тещей.

Неужели дядюшка Зе сошел с ума? Или он всегда был сумасшедшим, а Лео заметил это только сейчас, когда его взгляд на реальность, освободившись от личных надежд и страстей, сделался неподкупнее и яснее? Лео не знал, что сказать. Ведь дядюшка Зе был единственным человеком, который у него остался, единственным, к кому он еще мог пойти, с кем мог поговорить, на кого мог надеяться, подумал Лео. Что же, теперь у него вообще никого не будет? Отстранение дядюшки Зе от управления банком, общественная изоляция, возраст, гнетущая обстановка этого немыслимо огромного дома, могло ли все это лишить человека разума? Или произошло наоборот, и власть, богатство, связанная с ними влиятельность дядюшки Зе сделали его безумным настолько, что он стал путать самого себя со всем миром, а интересы коллекционера — с правдой искусства и его рынка? И только теперь, лишенная власти и влиятельности, без ризы из золота и серебра, его суть предстала перед взором зрителя нагой и жалкой? Мыслимо ли это? Что все это означает? Зачем он показывал ему эту картину? Именно поэтому? Из-за этой идиотской серебряно-золотой хламиды всевластия, в которой Климт предположительно изобразил самого себя? У Лео не возникало никаких сомнений, что это подделка, новое платье голого короля Левингера, работа циничного ремесленника, заказанная обманщиком.