Андрей Ильенков - Ещё о женЬщинах

Женщины бывают довольно разными, но не очень. Потому что либо красивы, либо не очень; либо умны, либо ещё ничего; либо хорошие люди, и их большинство, либо наоборот. Петров был убеждён, что любое из этих качеств в наше время заслуживает только жалости. Все их мечты несбыточны, все стремления тщетны. И когда он в очередной раз убеждался в этом на конкретном примере, он прямо не мог членораздельно разговаривать, хотя, на минуточку, и так-то заикался.

И однако Петров был всё же самый человечный, в смысле нормальный человек, эгоизму не чуждый. Плевал он, Петров! Ишь!

Решил с ними не разговаривать. Вот сидит, демонстративно молчит, порою мрачно усмехаясь и почёсываясь. Так им это, уважаемые россияне, понимаешь, любопытно. А вот кот от любопытства сдох, мучаясь, загнулся. Напротив как раз сидела подруга — красавица, глаз не отвести. Петров отвёл. Она тогда стала ёрзать на стуле, задавать вопросики, дальше больше — дошло до подкладывания Петрову салата «зимнего», который он терпеть не может, отчего пришлось вступить с нею в вербальный контакт, чтобы хватит накладывать, спасибо, конечно. Ну и не ешьте, а вот горячее, и ещё трогательно подтирать салфетками, а если их не подано, то собственным носовым платком, а коли его засморкала, то ладошками, содержимое опрокинутых Петровым мимо рта рюмок, стаканов и кубков, а опрокидывал он их, чуть подопьёт, — страшное дело!

Вообще, что не касаемо до тела, руки у него были как крюки и неправильно приросли. Он научился завязывать шнурки в восемь лет, да и то развязывать приходится шпилькой, на уроках труда получал тройки в основном за сопение и шибкую испарину. Страшно подумать, что получилось бы, стань он дровосеком, слесарем или белошвейкой. А также поваром. Потому что он ранил себе руки шариковыми ручками, глубоко резал книжными страницами, или вот один раз посреди пустой комнаты к стене была прислонена дранка с гвоздиком, и через какое-то время он намертво к ней прислонился задницей своей безобразной! Он как минимум трижды разбивал себе голову об угол открытой форточки, притом всегда в трезвом естестве, и скальп, как водится, обильно кровоточил. Тут с ним поспорил бы только Сан Саныч.

Конечно, до Сан Саныча ему в этом смысле было ещё далеко, но до Сан Саныча в этом смысле далеко всем. Сан Саныч до странной степени не дружит с предметным миром, хотя в остальном вполне социален, семеен, детен и даже имеет кой-какую торговлишку на паях. Магазин для рыболовов, где помимо всего, что у всех, стоит ещё большая деревянная кадушка с влажным чернозёмом — выковыривать оттуда дождевых червей, это делает миленькая продавщица, причём к концу дня червей мало, а чернозёма по-прежнему много, так что возюкаться приходится долго. Продавщица, зовут её, кстати, Наташа, она замужем, к этому делу уже не только привыкла, но и пристрастилась, и даже уже перестала надевать перчатки. Но мы отвлеклись на Наташу, а что касается Сан Саныча и предметного мира, то тут мир с ними обоими происходит прямо по Гудову — полнейшее развеществление и отстой, не говоря уже о том, что и коты его, ох, не любят! Началось всё с младых ногтей, большинство из которых давно оторвано. Многие мальчики берут негашёную известь, запечатывают в сосуд с водой, и всё летит в пизду (в плохом смысле), и получается праздник, но лишь немногие родители относятся к этому терпимо. И это не случайно, ведь осколки разлетаются далеко, а самая смесь весьма едка на ощупь, особенно в глазах. Маленький Сан Саныч сделал всё как у людей и побежал швырять, но по ходу ему попался лоток с мороженым, и в кармане шевелилась копейка, правда, имелась и коротенькая очередь. Он обратился к продавщице с предложением обслужить его вне очереди, потому что она щас как подзарвётся! Банка в руке стремительно грелась, и потому всю речь он выпалил чрезвычайно скоро и неразборчиво. Продавщица переспросила. Мальчик в ужасе трясёт (и трясёт, кстати, совершенно напрасно) баночкой перед её лицом и повторяется уже с беспокойством в голосе, и на сей раз дошло. И почтенной женщине отнюдь не понравилось, что разные сопляки шантажируют её разными самодельными взрывными устройствами, лезя ещё без очереди. Она устанавливает руки в боки, широко открывает свой рот, но тут как раз происходит взрыв, очередь разбегается, продавщица чудом не пострадала, чего, понятно, не скажешь о маленьком Сан Саныче. Здесь мы видим яркий обличительный пример недружбы с предметами, ну и, конечно, с головой.

С головой ещё непосредственнее связана другая ситуация, а также с камнем. Сан Саныч выучился на студента и подрабатывал на стройке. Трубопровода. Уренгой — Помары — Ужгород. Брали трубы и варили в одну длинную и извилистую. Но прежде варки их, как макароны по-скотски, продували сжатым воздухом от всяческого внутреннего мусора. Ну задули, а Сан Санычу случись идти мимо. Вдруг слышит изнутри трубы загадочный вой. Сняв каску, чтобы не мешала, он с любопытством кота засовывает голову в трубу. В лоб ему прилетело оружие пролетариата, и он упал на песок с разбитой головой.

Но самый поразительный случай произошёл много позднее, ночью, в квартире, где спала соответствующая семья. Вдруг в кромешной темноте заплакал грудной ребёнок, точнее, девочка, потом послышался страшный грохот и всё стихло. Когда засветили лампочку, нашли Сан Саныча на полу в самом плачевном состоянии без видимых повреждений и признаков жизни. Впоследствии выяснилось, что Сан Саныч вскочил на звук девочки и впотьмах не заметил полуоткрытой двери. Любой другой человек в этой ситуации пришёл бы на работу с фингалом. Но не таков наш эпизодический герой! Он врезался босой ногой в дверь, причём та как-то попала ему между пальцев, сломав сразу два, и он упал в обморок от боли. И не надо думать, что, упав, он не вывихнул плеча.

Читатель вправе спросить: к чему нагромождение подобных мерзостей? А вот именно к тому, что, хотя Петрову и далеко до Сан Саныча, но всё-таки это типа того. Что же касается нашей красавицы, то, руками ухаживая за Петровым на столе, она не забывала ногами ухаживать за ним под столом, случайно наступая на корявые петровские ноги всё чаще и с дольшим и сильнейшим нажимом. В общем, вышел из петровского молчания один грех. Она как-то исподволь завелась. Глядит на неё Петров исподлобья, потом искоса, но как ни гляди, видна как на ладони вся её нелёгкая судьба, ибо сказано: не родись красивой. А коли родилась, надо постараться себя как-нибудь незаметно для окружающих изуродовать, потому что иначе все ебут. Петров не выдержал и ей потихоньку объясняет, что нельзя так, да при наших зарплатах. Ну сказал, сказал, а чего сказал — и сам не понял. Факт-то налицо. Она сама в голос заревела.

Всё у неё потекло, пошли умываться. Ужас! Квартира коммунальная, дверь в ванную вместо шпингалета запирается на согнутый гвоздик, о который Петров тотчас же и обрезался, туда же ломится пьяная соседка, небезызвестный проницательному читателю котяра гадит кал на газетку, а отгадив своё, начинает оглушительно мяукаться наружу и биться головой о дверь и, мучаясь, загнулся от любопытства. Из ладони Петрова сочится кровь, как будто он макал в рану перо, похожее на штык, и писал возвышенные стихи, и теперь, чтобы не накапать на женщину, руку приходиться держать на отлёте, как изваянию, что ли, Ленина, что, нетрудно представить, придаёт всей сценке вид настолько паскудно-скабрёзный, что Петрова начинает разбирать смех, ибо именно памятником Ленина на своём месте против воли себя и представляет, а она хлюпает, кажется, носом, то ли ещё рыдает, а то ли рыдает уже — в общем, такой срам, что, вернувшись домой, Петров всю ночь не спал, сгорая от стыда.