Борис Алмазов - Охваченные членством

Колокольный звон — особая музыка станицы, размеренная, как биение сердца. Она, то заливисторадостная, то ровно гудящая, постоянно наполняла нашу жизнь, заглушая гнусавый репродуктор на площади. Может, потому и звонить запретили? И затихли колокола, превратив нашу станицу в пыльный и безликий райцентр. Может, и не в связи с этим, конечно. Но вслед за умолкнувшими колоколами заболели, а потом и вымерзли сады. Я читал где-то, что звон, особенно больших колоколов, подавляет своими какими-то сверхнизкими частотами биологически вредные лишайники и бактерии. Может, и нет. Может, так совпало. Но заболели яблони, которые никогда и ничем не болели, пожелтел виноградник...

А дурачок Митя продолжал подниматься на колокольню и исполнять свой странный, но теперь уже немой танец. Страшно было видеть его мотающуюся черную фигуру среди безмолвия колоколов. Потому запретили ему подниматься на колокольню. Заперли вход. Но он лазил по стене и все равно «вызванивал» одному ему слышимые мелодии.

И однажды зимой, поднимаясь по скользкой обледенелой стене, он сорвался и разбился насмерть.

Сегодня у нас в станице, слава богу, снова звонят колокола. Но когда прохожу я мимо колокольни, головы не поднимаю — все видится мне среди колоколов дурачок моего детства — Митя...

— А у нас Келя был, — сказал мне казак совсем другого, Кубанского, войска, станицы Урупской, когда прочитал я ему этот отрывок. — Странное дело, когда я был мальчишкой, то он уже был старым. А в прошлом году приехал — он все такой же! Не меняется. Как законсервировался. Я уж седой стал, а ему-то должно далеко за семьдесят! Я когда его увидел, так обрадовался! Детство мое ко мне оберну лось! И конечно же, никто и никогда его не обижал. Келя при кинотеатре кормился. Так что он не только сам бесплатно в кино ходил, но и всех нас с ним бесплатно пропускали — человек десять мальчишек... Каждый раз!

Милые дурачки! Особая черта ушедшей жизни! Как помогали вы нам не растерять человечность, ценить в самих себе и тепло души, и свет разума... Вы были нам необходимы! Без вас осиротели улицы! Без детей, среди кого вы жили, без стариков, без наших «законов» и «правил», без всего того, что и главенствовало на нашей многострадальной родине. Без всего этого гаснут наши станицы, превращаясь в безликие пыльные поселки городского типа. Так — ни город, ни деревня. Населенный пункт, и все.

Огромный степной хутор. Половина населения — казаки-старообрядцы поморского согласия. Иду к знакомым. На пороге меня встречает девочка лет шести, похожая на веник. Не в том смысле, что растрепанная, а наоборот — очень аккуратная. Туго увязанная беленьким платочком под подбородок головенка, тоненькая шеечка, кофтеночка в обтяжку и вся спиночка шириной в мою ладонь, зато дальше — широченная черная юбка до полу. Глядит на меня огромными раскосыми темно-синими глазами, не мигая.

— Здравствуйте.

— Как тебя зовут?

— Гостей-то принимаете?

— А где взрослые?

Мои вопросы отскакивают от нее, как мячики от стенки. Не меняя выражения лица и все так же не отводя уставленных на меня глаз, она кричит, не оборачиваясь, куда-то в глубину дома:

— Мамка! Иде у нас мирские чашки-то? Поганый прийшел! Нябось, исть хочить!

Настоящий урюпинский пенек-третьеклассник — горбоносенький, глаза домиком, скулы шире башки, вихры в разные стороны — нараспев, с выражением, читает стихотворение, вкладывая всю свою душу и весь хоперский акцент в каждое слово:

— Позьния восень. Храчи улятели...

— Ты неправильно читаешь! — перебивает его учительница.

— Через чаво? Позьния восень и храчи улятели...

— «Улятели»! — утомленным голосом говорит учительница. — Ну почему «улятели»!

— Как ет почяму! — удивляется простодушный хоперец. — Стал ить, клявать боле неча стало! По клявали, знать, усе, ды и улятели! Клявать-то неча яму... Храчу-то! От ан, как восень настаеть, и улята-ить. Че ж ен, дурной, чай, када клявать-ат неча... Главно дело, «почяму»! Прям — смех...

Серега Хоперсков купил суперджип. Какой-то там «поджеро»! Здоровенный, прям как автобус. Я уж не знаю, где он денег взял. Я про него последнее время вообще ничего не знаю. Где-то он чегой-то колотится. Может, магазин держит, а может, вообще рэкетир. Мое-то дело какое? У нас и в заводе нет и не было никогда, чтобы расспрашивать. Надо будет — сам скажет.

Ну вот, купил он этот аппарат и сразу: «Айда домой, в станицу!» А в станицу-то полторы тыщи верст! Я на заводе отгулы взял. Да какие там отгулы! Хоть всю дорогу гуляй! Стоит предприятие! Перестройка (мать ее!) и айдати!

Ну, вообще! За сутки доехали! «Этот поджеро» прям как самолет! Правда, бензина жрет немерено! Ну, мне-то что? Серегины проблемы! Он хозяин, он угощает! Начнешь соваться «давай за бензин пополам!» — еще обидится! Не принято у нас!

Но только я за эту поездку прям обалдел! Ехать бы и ехать! Не трясет, не качает, кондишен атмосферу держит! Но Серега магнитолу включил! Такая, аж стены у этого «поджеро» ходуном ходят, если на полную громкость. Стереофония! А сам Серега двинулся на этом певце. На Мармеладзе... Ну, который поет «Цыганка Се-е-ра!» Ничего так поет, разок послушать можно. Но Серега прям чокнулся на этой Сере. Он ее на рапид записал и закольцевал. И всю дорогу «Цыганка Се-е-е-ра!» Я еще Волгоградом уснул — «Цыганка Сера», и проснулся, уж когда к станице подъезжали, и все «Цыганка Сера»! Прям болезнь какая-то психическая от этого Мармеладзе.

Ну, в станице, естественно, дома... Правда, Серега хотел своим «поджеро» повыпендриваться, но у нас непринято... Ну, «поджеро» и «поджеро»... Пускай стоит. А если еще и ездит, так совсем хорошо. Ваньки с хохлами — те интересуются, а казаки так... «Поджеро» и «поджеро», хоть бы и с Мармеладзе!

Поехали к дядьке Серегиному на хутор. Тридцать пять километров от станицы. На поджеро — пять минут! Дядька обрадовался. Набежали тут родственники, нас за стол. Ну, как положено.

Вдруг летит старикан-сосед.

— Робятки, казачки, вы в станицу возвернетесь? Ага! Сястру у мене не подкинитя? Она у мене от сястре приехавши и нонь к другой сястры едить!

И бабка с узлами летит. Мы ей, конечно:

— Мамаша! Нет вопросов! Какие проблемы! Сейчас вот чайку с родственниками и за вами забежим! Две минуты — и в станице!

А бабка недоверчивая такая. Ну правильно, жизнь-то, видать, научила! Разных, видать, кидал на своем веку навидалась!

— Нет уж, — говорит, — казачки! Лучшее я вас в машине подожду!

— Да за ради бога! Вот кондишен, вот музычка! Какие проблемы!

— Ну-ну... Вы меня заприте лучшее, мне так покойнее.. . — и со всеми своими узлами на заднее сиденье.

А старикан на подводе был. На подводе везти ее собирался. Он, конечно, рад, что коня не мучить, простился с ней и домой, а мы за стол. Главное, и бабку эту звали — ни в какую! «Нет уж, нет уж! Я тута размещуся...» Ну хрен с вами, мамаша, мы недолго!