Евгений Городецкий - Рассказы

Все эти санкции, однако же, Гришу не очень-то пугают, ибо на Север он не затем приехал, хотя, конечно, как всякий нормальный человек от машины не отказался бы. А вот квартира ему ни к чему, это вполне серьезно, без всякого пижонства. Жить одному Грише скучно, общежитские порядки и нравы пока еще не надоели и в основном его устраивают, не любит он только, чтоб личные вещи брали без спросу — рубашки, например. А уж если берешь, то будь добр верни в таком же виде, как взял, — чистую, отглаженную, сложенную, как в магазине, рукавами внутрь. Аккуратист он, Гриша, порядок любит.

Так вот, знакомых у Гриши — пруд пруди, и он не делит их на друзей и просто знакомых, для него они все — корешки, независимо от продолжительности знакомства, с каждым из них Гриша сохраняет свой небрежно-снисходительный тон. При встрече никаких там объятий, возгласов: «О! Сколько лет, сколько зим!» Подмигнет левой щекой, спросит, если летом: «Ну что, комары не съели еще?» А зимой: «Ну что, нос не отморозил еще?» И все. Кивнул и пошел себе. Никто никогда не видел его во психе, не помнит, чтобы он кричал на кого-то или кому-то угрожал. И это не от незлобивости или всепрощения. Гриша считает, что кричать, ругаться — пустое дело, надо спокойно и своими словами сказать человеку то, что хочешь ему выкрикнуть вперемешку с руганью, при надобности повторить, если с первого раза не понял или не захотел понять. Если же человек и дальше не желает ничего понимать, миролюбивый тон воспринимает как признак слабости и готов уже пустить в ход руки, то самое время засветить ему между глаз, и делу конец. Кулак у Гриши не очень крупный, но жилистый.

Законы мужского товарищества он ставит превыше всего, особенно когда дело касается женщин. Живет в нем, двадцатисемилетнем, подростковая убежденность, что представительницы женского пола — существа иного порядка, лазутчицы из вражьего стана, цели которых темны и которых лучше избегать, что он и делает; общества «Машки» ему вполне хватает.

Не так давно, правда, была у него еще одна подружка — беспородная приблудная собачонка, которой он дал кличку «Тайга». Гриша считал ее лайкой, хотя до лайки она явно не дотягивала экстерьером — ноги коротковаты, хвост не бубликом, уши не торчком и цвет белый. А так ничего собачонка, веселая, смышленая, отзывчивая на ласку. Моталась она за ним повсюду, бескорыстно довольствовалась случайной подачкой, ночевала под «Машкой», как видно привыкнув к резкому запаху солярки, и среди мазута и копоти чисто по-женски ухитрялась не замараться, сохранить опрятный вид.

Однажды выручал Гриша такелажников, добрых подсмены возил для них на волокуше цемент, таскал трубы, а когда дело было сделано, благодарные хозяева пригласили его отобедать. Было свежее мясо с картошкой и луком, и Гриша отвел душу. Потом собрал в миску кости, вышел из вагончика и позвал: «Тайга, Тайга!» Никто на его зов не откликнулся, не прибежал. «Собачонку тут не видели, белую такую?» — спросил Гриша у такелажников, которые вышли за ним покурить. «Так это твоя, что ли, была?» — спросил бригадир, давний Гришин корешок. «Моя, — сказал Гриша, — а что?» — «Да ничего, — отвел глаза бригадир, — ничего особенного. Повару она нашему поглянулась». — «Как это — поглянулась? — переспросил Гриша. — В каком это смысле?» — «Да в том, что ты свою собачку ее же косточками угостить собрался…» И, видя на Гришином лице недоумение и недоверие, оттопыренным большим пальцем потыкал себе за плечо, где среди картофельных очистков и пустых консервных банок белели отрубленные лапки…

Боковым зрением, а больше щекой, затылком, всей спиной чувствовал Гриша обращенные на него, как на главного героя, любопытствующие взгляды — что-то он скажет, как поведет себя? Гриша наверняка теперь станет общим посмешищем, ходячим анекдотом. Надо что-то сказать — острое, ядовитое, чтобы запомнились эти его слова, а не то, как он звал Тайгу, держа в миске ее косточки… Но слов у Гриши не было. А все внутренние силы его были направлены на то, чтобы сдержать возмутившийся желудок.

Звякнула брошенная наземь миска. Гриша крупно зашагал к тихо урчащей на холостых оборотах «Машке». Бригадир двинулся за ним. Кряжистый, длиннорукий, с суровым властным лицом, не привыкший смущаться, извиняться, он неловко проборматывал на ходу: «Гриша, ну ты тово… не серчай шибко-та, мы ж не знали, что это твоя… Погоди, хоть шкуру-то забери, сошьешь к зиме мохнашки…» Не слушая и не слыша его, Гриша забрался в кабину, «Машка» рыкнула, рванулась с места.

Когда строение скрылось из виду, Гриша свернул в лес, остановил трактор и спрыгнул на землю. Рвало его долго и мучительно, с криком, со слезой…

Прошло время, Тайга забылась, но больше собак Гриша не заводил.

С бригадиром он потом не раз еще виделся, и встречались они как ни в чем не бывало, более того, стали относиться друг к другу с еще большим уважением. Бригадир зауважал Гришу за то, что тот пустяковое, на его взгляд, хотя и обидное недоразумение не поставил выше дружеских и деловых отношений. А Гриша был благодарен бригадиру за молчание: история с косточками так и умерла среди немногих свидетелей, никто ей ходу не дал.

Ну, а первое сильное переживание, связанное с прекрасным полом и надолго определившее Гришино отношение к женщинам, случилось давно, года четыре назад. Поехал он тогда в отпуск — сперва к матери в Томск, потом в среднюю полосу к армейскому дружку. И там, не без наводки этого дружка, с маху и без памяти влюбился Гриша в некую Катю — чернявую, пухленькую, востроглазую, с ямочками на свежих щеках, с мушкой над верхней губой, с ярким ртом и белоснежными острыми зубками. Не посмотрел, что она старше его, что была замужем и имеет ребенка. До нее Гриша вообще не знал женщин, а тут сразу такая краля!.. У Кати была своя квартира — две комнатки, заставленные разным старьем. Через неделю подали заявление в загс и тут же сыграли свадьбу — ждать законный месяц показалось Грише слишком долго. А чтобы Катя не сомневалась, он отдал ей на сохранение паспорт и аккредитивы.

Гостей было немного: соседи, сослуживцы Кати (она работала в райпотребсоюзе). В разгар веселья гости потребовали от Гриши заветного слова — хотим, дескать, знать, что ты за личность, какова твоя жизненная платформа и вообще… Подвыпивший Гриша встал и при общем молчании, воздев кверху палец, значительно изрек: «Суть моя рабочая, платформа — советская, а верю я в удачу и в Его Величество Случай». При этих словах он нежно погладил Катино плечо, и получилось это так неожиданно по-домашнему, по-семейному, что все дружно закивали, и пронесся говорок одобрения.

Началась у Гриши семейная жизнь. Не могло быть и речи о том, чтобы склонить жену к переезду на Север, и Гриша затребовал свои документы, а когда они прибыли, устроился в стройконтору на старенький дзтэшник. Скучно было, однообразно, уныло как-то. Но Гриша тешил себя надеждой, что когда-нибудь привыкнет. Когда-нибудь забудется нефтяное Приобье.