Исмаиль Кадарэ - Генерал армии мертвых

Тишина. Начали желтеть листья. Сегодня утром, высоко-высоко в небе, над нашими головами, пролетело несколько сотен самолетов на северо-восток.

Кто знает, из каких краев они прилетели и какие края летят бомбить! Небо открыто со всех сторон.

Как мир до всего этого докатился?

Здесь записи кончались. Была поставлена еще одна дата — 7 сентября 1943, но, неизвестно почему, была потом зачеркнута. Похоже, он забросил дневник, может, ему не о чем было писать, а может, просто надоело это занятие.

Генерал раздраженно отшвырнул тетрадь — никаких полезных сведений в ней не оказалось.

— Есть что-нибудь интересное? — спросил священник.

— Записки сентиментального нытика.

Священник взял тетрадь и открыл на первой странице.

— Его имени нигде нет, — сказал генерал. — Он упомянул только свой рост. Метр восемьдесят два.

— Да у него рост полковника Z, — сказал священник.

Они посмотрели друг на друга и отвели глаза.

— А из какого полка и батальона, он не написал?

— Только дивизию. Он из «Железной дивизии». Других данных нет.

— Странно!

— Там есть кое-что и о «Голубом батальоне», но о полковнике Z он не пишет.

— Все записи датированы сорок третьим годом, — сказал священник, перелистывая тетрадь. — Когда он упоминает о «Голубом батальоне»?

— В самом начале тетради и в конце, то есть зимой и в сентябре.

— В сентябре полковника уже не было в живых, — сказал священник.

— Верно.

Священник принялся читать дневник.

Генерал попытался представить финал этой истории, о которой старик крестьянин рассказал священнику. Как «Голубой батальон», озверевший от неудач, однажды днем нагрянул на мельницу, видно, кто-то им сказал, что здесь прячется дезертир, и как затем они нашли притаившегося среди мешков с мукой солдата, а солдат был весь белый, обсыпанный мукой, словно раньше времени завернулся в погребальный саван, как потом его вывели, подталкивая стволами автоматов, и как он пятился, отступая все дальше и дальше к ручью, и наверняка свалился бы в воду, но его застрелили в двух шагах от ручья, и он упал головой в воду, вокруг его головы сразу образовался небольшой бурун, словно в ручей упал камень, неспешное течение расправило мокрые волосы, и они шевелились в воде, будто причудливые черные водоросли. А как иначе мог кончить дезертир? — подумал генерал.

— Ну что вы на это скажете? — спросил генерал через час, когда священник закрыл тетрадь.

Священник пожал плечами.

— Обычный дневник, — сказал он.

— Вот именно, — сказал генерал, — ничего экстраординарного. Я же вам говорил! Сентиментальный нытик.

— Те два дневника были поинтересней, — сказал священник.

— Нет никакого сомнения, что с такими солдатами, которые бросают оружие в канаву с водой, а потом влюбляются и напрочь теряют голову, мы и не могли выиграть войну, — гневно сказал генерал. — Разве это солдат?

— Во всех солдатских дневниках есть что-то общее, — сказал священник.

— Это естественно, раз их пишут люди, одетые в форму. И тем не менее по своей сути они совершенно разные. Вы помните первый найденный нами дневник? Какой боевой дух! В каждой строчке чувствовалась рука и душа солдата.

Священник кивнул.

— Конечно, и там попадались недостойные места, но в целом преобладал воинственный дух.

— Когда я говорю, что в них есть что-то общее, я имею в виду форму, — сказал священник. — Конечно, солдатские дневники, найденные нами, разные. А вот кончаются они одинаково — то есть, никто из них дневник до конца не дописал.

— Это вы хорошо сказали. Смерть — вот что их всех объединяет.

— Только этот несчастный, вместо того чтобы с честью погибнуть в бою, докатился до того, что его расстреляли как дезертира, — сказал священник.

— Вы прочитали, что он написал там о воде? — спросил генерал.

Священник кивнул.

— Он думал, что вода принесет ему спасение, а там его ждала смерть.

— От божьей кары не скроешься.

Генерал закурил.

Шофер нажал на клаксон. Дорогу переходило большое стадо овец. Два чабана длинными посохами пытались разделить стадо надвое, чтобы дать машине проехать.

— Спускаются на зимние пастбища, — сказал священник.

Генерал разглядывал высоких пастухов, одетых в длинные черные плащи с капюшонами.

— Вы помните тех двух лейтенантов, которые опустились до того, что пасли овец в албанском селе? Из какой дивизии они были? По-моему, из горных стрелков.

— Не припоминаю, — сказал священник.

— Странная метаморфоза произошла с нашей армией в Албании, — продолжал генерал. — Или, точнее, постыдная.

— Вы имеете в виду военных, которые ради куска хлеба работали у албанцев батраками?

— Да. После нашей капитуляции это приняло просто массовый характер. Я видел один документ в Генеральном штабе. Даже не верится!

— Действительно, происходили забавные вещи, — сказал священник.

— Сколько раз мы и сами уже с такими случаями сталкивались. Сколько раз нам приходилось краснеть от стыда, когда мы слышали, что наши вояки стирали белье или сторожили кур у албанских крестьян.

Священник кивнул.

— Вы сказали, случались забавные вещи, но ведь это совсем не забавно, это, скорее, прискорбно.

— На войне трудно отделить смешное от трагического, а героическое от прискорбного.

— Кое-кто пытается это оправдывать, — продолжал генерал. — Они хотят оправдать наших солдат, оказавшихся блокированными здесь после капитуляции. Порты закрыты, судов не было. Что им было делать, этим несчастным? В конце концов, должны они были что-то есть? Ладно, на кусок хлеба заработай, но честь своей страны не марай, — возмущался генерал. — Офицер великой армии, пусть даже и побежденной, соглашается стеречь кур!

— Многие из них начали с того, что продали оружие, — сказал священник. — Они его продавали или обменивали на пару пудов кукурузы или на мешок фасоли.

— Ведь вас в то время здесь не было, не так ли?

— Да, меня здесь не было, — сказал священник, — но мне рассказывали. Мне рассказывали, что револьвер меняли на кусок хлеба и стакан вина, потому что албанцам револьверы не нравились, они больше ценили винтовки. У винтовок цена была намного выше, за нее можно было получить мешок муки. А пулеметы, автоматы и гранаты солдаты отдавали почти даром — за яйцо, за пару драных опингов, за две головки лука или в лучшем случае за полкило творога.

— Боже мой, — воскликнул генерал.

Священник хотел продолжить, но генерал вновь прервал его:

— Поэтому албанцы над нами издеваются. Вы помните, как меня оскорбил этот пастух или мельник?

— Винтовка для албанца — это все. Для них просто немыслимо продать винтовку и уж тем более обменять на кусок хлеба.