Исмаиль Кадарэ - Генерал армии мертвых

— Да, что-то такое вы мне рассказывали, я смутно припоминаю.

— Она приходила каждый день, а когда шел дождь, она накидывала капюшон и сидела в уголке, у самых трибун, не сводя глаз со своего жениха, носившегося по полю.

— Теперь я вспомнил, — сказал генерал. — Вы еще говорили, что на ней был голубой плащ.

— Да, да. У нее был красивый голубой плащ, но глаза ее были еще ярче, небесного цвета, хотя и немного холодноватые, и, пожалуй, даже в цветных фильмах я не видел более красивых глаз. Так вот, она приходила туда каждый день, а мы продолжали копать, и поле было окружено ямами со всех сторон.

— Так что же было потом? — холодно спросил генерал.

— Ничего, — сказал генерал-лейтенант, — ничего особенного. К вечеру парни заканчивали тренировку, один из них обнимал ее за плечи, и они, обнявшись, уходили. И тогда, поверьте, меня охватывала страшная тоска, мир казался мне таким же унылым и бессмысленным, как этот пустой стадион. И это в моем-то возрасте, поверите ли?

Как все это ужасно, подумал генерал.

— Так иногда случается в жизни, — продолжал генерал-лейтенант. — Именно тогда, когда не ждешь, вдруг раз — и появляется какая-то безрассудная, сумасшедшая мечта, словно цветок вырастает на краю обрыва. Ну какое было дело мне, генералу чужой армии и уже старику, инвалиду, какое было дело мне, прибывшему сюда, чтобы собрать кости погибших солдат, моих соотечественников, до этой молодой албанки?

— Конечно, вам никакого дела до нее не было, — сказал генерал, — но мечтать, мечтать-то вы могли. Человек часто мечтает о недостижимом, особенно когда дело касается женщин. Прошлым летом на курорте…

— Иногда мне казалось, что это из-за нее, — прервал его генерал-лейтенант, — а иногда я и сам не мог понять, отчего мне тоскливо. Это, собственно говоря, не сама девушка волновала меня, а нечто другое, необъяснимое. Вы меня понимаете?

— Понимаю, — сказал генерал. — Очевидно, вас взволновала молодость, само олицетворение жизни. Мы столько времени бродили, как гиены, вынюхивая, где спряталась смерть, чтобы извлечь ее на свет божий. И совсем забыли, что такое красота.

— Пожалуй, вы правы. Человеку бывает нужно за что-то ухватиться, как утопающему. И я ухватился за образ этой девушки. — Генерал-лейтенант выдавил из себя улыбку, хотя, похоже, с большим трудом.

Тоже мне, герой-любовник, подумал генерал.

— Однажды ночью я пришел на албанскую свадьбу и решил потанцевать, — начал было рассказывать генерал, но генерал-лейтенант прервал его.

— Я, — и он ткнул себя рукой в грудь, — со своими седыми волосами, с ампутированной рукой, знаете, что я сделал, когда мы через месяц снова вернулись в этот город? Я пошел днем на стадион, как раз в то время, когда у них бывали тренировки. Стадион был закрыт, тем не менее я попросил разрешения зайти. Сторож открыл мне большие железные ворота и впустил меня. Стадион был пуст и мрачен, как никогда. Ямы уже закопали, но на земле все же остались следы, похожие на затянувшиеся раны. Я побродил возле трибун, там, где сидела эта девушка, и у меня стало ужасно тяжело на душе, и показалось в тот момент, что всю мою жизнь меня будут преследовать эти длинные, мокрые, изогнутые трибуны, эти пустые серые бетонные бесконечные трибуны, закручивающиеся вокруг меня. Вы меня слушаете?

— Слушаю, — сказал генерал.

Они выпили еще по рюмке.

Салют кончился, погасли огни, и большой парк напротив казался сплошной стеной мрака.

Они сидели молча, когда принесли телеграмму.

— Что это за телеграмма? — спросил генерал-лейтенант.

— Так, обычная телеграмма.

Генерал наполнил рюмки.

— Посылают телеграммы, думают, что с помощью телеграмм можно что-нибудь решить.

Генерал-лейтенант посмотрел на него устало и внимательно, хотел, видимо, что-то спросить, но вместо этого закурил.

— А знаете, что мне сказала старуха-албанка на свадьбе? — проговорил генерал. — «Ты пришел сюда смотреть, как мы женим наших сыновей, чтобы потом прийти убивать их».

— Жуткие слова.

— Вы говорите: жуткие слова. Если бы вы знали, что она сделала после этого! Впрочем, лучше вам и не знать.

— Пейте! — сказал генерал-лейтенант. — За ваше здоровье! Чтобы вы благополучно и в полном здравии вернулись на родину! Как я вам завидую.

— Спасибо!

Генерал чувствовал, что пьянеет.

Зал понемногу пустел, деревянные ступеньки, ведущие вниз, в таверну, скрипели реже, но музыка играла не переставая.

— А где ваш святой отец? — неожиданно спросил генерал-лейтенант.

— Не знаю, — ответил генерал. — Где-то шляется и, конечно, продолжает отвечать на телеграммы.

Тот удивленно посмотрел на него.

— Вы знаете, что у меня случилось в одном селе? — спросил генерал-лейтенант. — Почва была песчаная, сильно засоленная. И очень твердая, плохо поддавалась. Мы вскрыли могилы и обнаружили неразложившиеся трупы. Жуткое зрелище. Пришлось заказывать большие гробы, как для только что умерших.

— Интересно, — сказал генерал. — Со мной такого не случалось.

— Но это еще не все, — продолжал тот. — Вся краина, похоже, узнала об этом. Через несколько дней один крестьянин сочинил песню.

— Песню?

— Да, да, песню. Я записал слова. Они у меня там, наверху. Смысл примерно такой: тела наших врагов даже земля не принимает, или что-то в этом роде. Албанцы как будто на самом деле в это верят. Потому что они не знакомы с химией.

— Зато с войной знакомы.

— Это верно. Официант!

— Мы тоже как-то услышали песню и решили, что это — провокация, — сказал генерал. — Но песня оказалась старинной и к тому же про любовь.

— Вот как?

— В песне говорилось: «О, прекрасная Ханко, не ходи среди могил, твоя красота воскрешает мертвецов».

— Надо же, — удивился генерал-лейтенант.

— Мы по этому поводу даже ноту протеста написали.

Они долго еще разговаривали, но все время речь у них заходила о войне и кладбищах. К каждой нашей мысли прибита жестяная табличка, подумал генерал. Проржавевшая табличка с выцветшими буквами, которые с трудом можно прочитать. Табличка скрипит, когда дует ветер, а ветер дует не переставая, как в том ущелье, где все кресты и надгробья склонились к западу. Они спросили, почему все кресты наклонены в одну и ту же сторону, и крестьяне сказали им, что это из-за ветра, который всегда дует в этом направлении.

Зал почти совсем опустел, когда принесли еще одну телеграмму. Генерал взял ее из рук портье и вскрыл, не посмотрев даже, откуда она.

Не дочитав до конца, скомкал ее и бросил в пепельницу.

— Сегодня вечером вам приходят крайне таинственные телеграммы.

Генерал ему не ответил.

Генерал-лейтенант вздохнул.

— Я боюсь ночных телеграмм.

Музыка еще была слышна, но посетителей становилось все меньше.