Гвен Купер - Одиссея Гомера

Моя последняя мысль, прежде чем я погрузилась в сон, была о том, что Мелисса ощутила то же самое. Этим и объяснялась столь несвойственная ей мягкость в тот момент, когда она взяла на руки моего котенка.

Первый день новой жизни для Гомера прошел без приключений. Но прежние страхи меня не покинули. Даже такой простой путь, как из ванной в спальню, Гомер преодолевал с опаской. Стоило мне подать знак щелчком или голосом, он смело шел вперед. Неужели он обречен двигаться по моему сигналу? Неужели вся его жизнь пройдет в борьбе со страхами и сомнениями, что, по всеобщему мнению, было неизбежно в его положении? Пэтти честно призналась мне, что, очень может быть, Гомер так и не обретет независимость, свойственную другим котам, а уж все прочие, кто был знаком с ним заочно, твердили в один голос, что править его жизнью будут два чувства: трепет непреходящего страха и бессилие калеки.

Но первое, что я узнала о Гомере на следующее утро — это то, какую радость ему доставляет само пробуждение. Предыдущее открытие состояло в том, что он, свернувшись клубочком, крепко спал у меня на груди всю ночь. Далее я заметила, что Гомер всеми силами пытался согласовать свой график с моим: спал, когда спала я, ел одновременно со мной и резвился, когда я возилась по хозяйству. По природе или в силу необходимости, но он был сущей обезьянкой.

Кроме того, как вскоре выяснилось, Гомер испытывал радость от всего на свете, даже от тех вещей, которые я для себя обозначила как «котовратительные». Механическое жужжание утилизатора отходов или апокалиптическое завывание пылесоса (звуки, державшие в страхе не только Скарлетт и Вашти, но и всех знакомых мне котов и собак) вызывали у него лишь буйное веселье. Уши его стояли торчком, «хомут» болтался из стороны в сторону, а сам Гомер словно спрашивал на бегу: «Эгей! Новый звук! Что это за звук? А можно с ним поиграть или забраться верхом?»

Но больше всего его будоражило пробуждение в начале нового дня. Когда тем утром, проснувшись, я села в кровати, Гомер тут же замурлыкал себе под нос. Его мурлыканье было мелодичным, словно предрассветный щебет птиц. Найдя мою ладонь, он настоятельно потерся об нее мордочкой, да так, что потерял равновесие и под тяжестью конуса оказался лапками кверху, разительно напоминая перевернутого на спину жука. Наконец резким рывком Гомер поставил себя на ноги, залез ко мне на колени, уперся мне в грудь лапками и что есть мочи принялся тереться мордочкой о мое лицо. Я кожей ощутила мягкость шерстки и колкость швов.

«Так здорово! Я до сих пор здесь, и ты — тоже!» Он был настолько мал, что одним прикосновением ладони можно было погладить его целиком. Едва я коснулась его, он тут же вцепился своими крохотными до неприметности коготками в мое плечо, норовя вскарабкаться повыше, нашел мое ухо и обслюнявил всю мочку.

— Ты хочешь сказать, что голоден? — спросила я. — Посмотрим, запомнил ли ты, где твоя миска.

Я решительно встала с кровати и поставила котенка на пол. Очевидно, он не был к этому готов, поскольку на первом же шаге тюкнулся об пол подбородком с уже знакомым мне стуком пластмассы. Но хныкать не стал, а тут же поднялся и направился прямо к своей мисочке, а после засеменил к ящику с песком.

Обнаружив еду и песок на прежнем месте, котенок пришел в восторг. Его мелодичное мурлыканье не прерывалось ни на миг, и я отчетливо слышала его даже с другого конца комнаты.

Да не покажется это удивительным, но счастье Гомера находилось в прямой зависимости от размеров пространства, в котором он пребывал. Не обладая зрением, он ощущал вселенную как место, где он был здесь и сейчас. Конечно, когда он был бродячим котом, в его распоряжении был весь Майами и даже то, что лежало за его пределами, но тогда его мир составляло непреходящее одиночество, боль и со всех сторон грозящая тайная опасность. Избавление от боли и опасности обошлось недешево — и мир его сузился до размеров ящика в ветеринарной клинике. Дом Мелиссы в конечном итоге представлял собой бесконечность возможностей, пространства, запахов и звуков. Гомер столь рьяно выражал свое нежелание оставаться в одиночестве, что в первый же день в доме Мелиссы мы выпустили его из комнаты на разведку, предварительно удостоверившись, что он не столкнется со Скарлетт и Вашти.

Можно считать это чудом, но, несмотря на размеры и опасности, которые таились в доме у Мелиссы, Гомер чувствовал себя очень уверенно. Каким бы большим ни был дом, в нем всегда были вещи, на которые он мог рассчитывать. Еды и воды было в избытке, и каждый день он находил их там, где и ожидал найти. В этом новом мире необычный громкий звук означал новые перспективы, а не нависшую над тобой опасность, и можно было спокойно засыпать по вечерам в уверенности, что никакой хищник не подкрадется к тебе во сне, и просыпаться по утрам в любящих руках.

Сказать, что Гомер воспринимал все это как маленькое чудо, означало бы удариться в антропоморфизм. Мозг котенка очень сильно отличается от человеческого. Если уж на то пошло, то это я расценивала происходящее как чудо, когда задумывалась, где был котенок до того и где он был бы сейчас, если бы по неведомой нам прихоти судьба не свела нас вместе. Но здесь Гомер был счастлив, и отрицать этого было нельзя. Иногда, когда я наблюдала за ним, меня и саму накрывало волной безотчетной радости, но я тут же спохватывалась, ибо вместе с радостью следующей волной подкатывало и другое чувство: только я отныне в ответе за то, чтобы его счастью больше ничто не угрожало.

— Я сделаю все, чтобы ты чувствовал себя в безопасности, — бывало, шептала я, поглаживая его мягкую шерстку, когда он спал.

Прознав о Гомере, отец Мелиссы в шутку поинтересовался, как мы собираемся искать нашему слепому коту собаку-поводыря. Шутки шутками, а вот как я собиралась научить Гомера ориентироваться на местности, при этом предоставив ему максимум свободы в этом новом для него мире, да еще и обезопасив его со всех сторон, было вопросом нешуточным.

Перед тем как принести Гомера домой, я целыми днями размышляла о том, как обезопасить жилье для слепого котенка. Я купила мягкие фетровые накладки на острые углы всевозможных столов и кроватей, специальные замки для кухонных секций, где хранились чистящие и прочие вредные для здоровья вещества, щеколду для крышки унитаза (слепому котенку, даже случайно попавшему внутрь, обратного пути уже не было, так, во всяком случае, думалось мне) и сама лично «законопатила» все разъемы вокруг музыкального центра, где даже обычный котенок мог запутаться в проводах.