Грэм Грин - Комедианты

Он схватил меня за руки, словно мы были закадычными друзьями, и заговорил по-английски:

— Да это же мистер Браун, сам мистер Браун!

— Как поживаете, Пьер Малыш?

Он захихикал, стоя на носках остроносых туфель: Пьер был совсем маленького роста. Вот таким веселым я его и помнил, — он вечно смеялся. Его забавляло все, даже когда у него спрашивали, который час. Он был очень подвижен, и казалось, что он раскачивается от хохота, как мартышка на лиане. Я был уверен, что, когда настанет его час — а он должен был настать при том рискованном, вызывающем образе жизни, какой он вел, — Пьер Малыш засмеется в лицо палачу, как, говорят, смеются китайцы.

— Рад вас видеть, мистер Браун. Как там — сверкают огни Бродвея? Мэрилин Монро, разливанное море виски, кабачки?.. — Он слегка отстал от века, потому что уже тридцать лет не ездил никуда дальше Кингстона на Ямайке. — Дайте-ка мне ваш паспорт, мистер Браун. А где багажные квитанции? — Он помахал ими над головой, продираясь сквозь толпу, и быстро уладил все формальности; он знал всех и каждого. Даже таможенник пропустил мой багаж, не открыв чемоданов. Пьер Малыш обменялся несколькими словами с тонтон-макутом у двери, и, когда я вышел, он уже подозвал такси. — Садитесь, садитесь, мистер Браун. Сейчас принесут ваш багаж.

— Как тут у вас дела? — спросил я.

— Как всегда. Тихо.

— Комендантского часа больше нет?

— А зачем нам комендантский час, мистер Браун?

— В газетах писали, будто на севере орудуют повстанцы.

— В каких газетах? В американских? Надеюсь, вы не верите тому, что пишут американские газеты? — Он сунул голову в дверь такси и сказал со своим странным смешком: — Вы себе и не представляете, мистер Браун, как я счастлив вас видеть!

И я ему чуть было не поверил.

— А почему? Разве я не здешний житель?

— Конечно, вы здешний житель, мистер Браун. Вы — верный друг Гаити. — Он снова хихикнул. — А все-таки многие наши верные друзья нас недавно покинули. — Он слегка понизил голос. — Правительство было вынуждено забрать несколько пустовавших отелей.

— Спасибо за предупреждение.

— Нельзя же было бросить имущество на произвол судьбы.

— Какая заботливость! А кто там теперь живет?

Он захихикал:

— Гости нашего правительства.

— Неужели оно принимает гостей?

— Была у нас польская миссия, но довольно быстро уехала. А вот и ваш багаж, мистер Браун.

— А я успею добраться до «Трианона», пока не выключат свет?

— Да, если поедете прямо.

— А куда мне заезжать?

Пьер Малыш хмыкнул.

— Давайте я поеду с вами, мистер Браун. На дороге между Порт-о-Пренсом и Петионвилем много застав.

— Ладно. Садитесь. Все что угодно, лишь бы обойтись без осложнений.

— А что вы делали в Нью-Йорке, мистер Браун?

Я ответил ему откровенно:

— Пытался продать свою гостиницу.

— Не вышло?

— Не вышло.

— В такой огромной стране — и не нашлось предприимчивых людей?

— Вы же выслали их военную миссию. Заставили отозвать посла. После этого трудно рассчитывать на доверие. Господи, совсем забыл! Со мной приехал кандидат в президенты.

— Кандидат в президенты? Надо было меня предупредить.

— Не слишком удачливый кандидат.

— Все равно. Кандидат в президенты! А зачем он сюда приехал?

— У него рекомендательное письмо к министру социального благоденствия.

— К доктору Филипо? Но доктор Филипо...

— С ним что-нибудь случилось?

— Сами знаете, что такое политика. Во всех странах одно и то же.

— Доктора Филипо сняли?

— Его не видели уже неделю. Говорят, он в отпуску. — Пьер Малыш тронул шофера такси за плечо. — Остановись, mon ami [мой друг (фр.)]. — Мы еще не доехали даже до статуи Колумба, а на город быстро спускалась ночь. Он сказал: — Мистер Браун, я, пожалуй, вернусь и поищу его. Ведь и у вас в Англии не стоит попадать в ложное положение. Хорош бы я был, приехав в Англию с рекомендательным письмом к мистеру Макмиллану. — Он помахал на прощанье рукой. — Скоро зайду к вам на стаканчик виски. Я ужасно рад, ужасно рад, что вы вернулись, мистер Браун. — И он отбыл с блаженным видом, никак не вязавшимся с обстоятельствами.

Мы поехали дальше. Я спросил шофера, наверно агента тонтон-макутов:

— Доедем мы до «Трианона», прежде чем выключат свет?

Шофер только пожал плечами. В его обязанности не входило сообщать какие бы то ни было сведения. В здании выставки, которое занимал министр иностранных дел, еще горел свет, а у статуи Колумба стоял «пежо». Конечно, в Порт-о-Пренсе много машин «пежо», и я не мог поверить, что Марта так жестока или так лишена вкуса, чтобы назначать свидания на том же месте. И все же я сказал шоферу:

— Я выйду здесь. Отвезите вещи в «Трианон». Жозеф вам заплатит.

Я проявил большую неосторожность. Полковник, командующий тонтон-макутами, завтра же утром узнает, где я вышел из такси. Но я все же принял кое-какие меры: подождал, пока шофер действительно не уехал и свет его фар не скрылся из виду. А потом я пошел к стоявшей у Колумба машине. На номерном знаке сзади я увидел букву «Д». Это была машина Марты, и она сидела там одна.

Я смотрел на нее некоторое время из темноты. Мне пришло в голову, что я могу постоять здесь в двух шагах от машины, пока не увижу человека, которому она назначила свидание. Но тут Марта повернула голову и поглядела туда, где я стоял: она почувствовала, что на нее смотрят. Слегка опустив стекло, она резко крикнула по-французски, думая, что это один из бесчисленных портовых нищих:

— Кто там? Что вам надо? — и включила фары. — О господи! Ты все-таки вернулся... — сказала она таким тоном, словно речь шла о приступе малярии. Она отворила дверцу, и я сел рядом. В ее поцелуе я почувствовал страх и тревогу. — Почему ты вернулся?

— Видно, соскучился по тебе.

— Неужели для этого надо было сперва сбежать?

— Я надеялся, что, если уеду, что-нибудь изменится.

— Нет. Все по-старому.

— А что ты здесь делаешь?

— Тут, пожалуй, удобнее всего скучать по тебе.

— Ты никого не ждала?

— Нет. — Она схватила мой палец и больно его вывернула. — Знаешь, я могу быть sage [умницей (фр.)] хотя бы несколько месяцев. Правда, не во сне. Во сне я тебе изменяла.

— И я тебе был верен — по-своему.

— Можешь мне сейчас не объяснять, что такое «по-твоему». Помолчи. Посиди рядом.

Я послушался. Я был и счастлив и несчастен, потому что главное в нашей жизни явно не изменилось, кроме того, что теперь у меня нет машины и ей придется везти меня домой, рискуя, что ее заметят возле «Трианона». Мы не можем сегодня проститься возле Колумба. Но даже обнимая ее, я ей не доверял. Неужели у нее хватит дерзости отдаться мне, если она ждет на свидание другого? Но потом я сказал себе, что все равно ничего не узнаю — дерзости у нее хоть отбавляй. И отнюдь не отсутствие дерзости привязывает ее к мужу. Она застонала — я помнил этот стон — и зажала рот рукой. Тело ее обмякло, она, как усталый ребенок, свернулась у меня на коленях.