Трейси Шевалье - Девушка с жемчужиной

— Не говори так. Я тебе верю. — Он вздохнул. — Но ты невольна распоряжаться собственной судьбой. Неужели тебе это не ясно? — Не дождавшись от меня ответа, он добавил: — А если бы твой хозяин хотел нарисовать тебя с Ван Рейвеном — ты смогла бы отказаться?

Я сама задавала себе этот вопрос, но ответа на него не нашла.

— Спасибо, что ты напомнил мне, как я беззащитна, — огрызнулась я.

— Со мной ты не была бы беззащитна. Мы вели бы собственное дело, зарабатывали собственные деньги, сами распоряжались бы собственной жизнью. Разве тебе этого не хочется?

Я смотрела на него, на его ясные глаза, золотистые кудри, оживленное надеждой лицо. Какая же я дура, что отталкиваю его.

— Я пришла поговорить с тобой вовсе не об этом. Я еще слишком молода, — прибегла я к прежней отговорке и подумала, что может наступить время, когда я уже буду недостаточно молода.

— Я никогда не знаю, о чем ты думаешь, Грета, — просительно сказал он. — Ты всегда так спокойна. От тебя слова не добьешься. Но про себя ты думаешь много всякого. Иногда я вижу это в глубине твоих глаз.

Я поправила капор, проверяя, не выбились ли из-под него отдельные волоски.

— Все, что я хотела сказать, — это то, что картины не будет, — заявила я, ничего не ответив на его последние слова. — Мария Тинс мне это обещала. Но не говори об этом никому. Если кто-нибудь на рынке спросит тебя обо мне, не отвечай ничего. Не пытайся меня защищать. Иначе об этом может прослышать Ван Рейвен, и ты нам только навредишь.

Питер уныло кивнул и поддел носком башмака кучку грязной соломы.

«Придет день, когда я не смогу его уговорить, и он махнет на меня рукой», — подумала я.

В награду за сговорчивость я позволила ему затащить меня в проулок недалеко от Скотного рынка и там обнимать себя и гладить мне грудь. Я старалась получить от этого удовольствие, но меня все еще подташнивало от запаха навоза.

Что бы я ни говорила Питеру-младшему, сама я совсем не была уверена, что Марии Тинс удастся сдержать свое обещание. У нее было замечательно чутье и большая воля, она умела настоять на своем, но не могла соперничать с Ван Рейвеном. Я плохо представляла себе, как они сумеют выкрутиться и не выполнить желание Ван Рейвена. Он пожелал картину, в которой его жена смотрела бы прямо на художника, и хозяин написал такую картину. Он хотел картину со служанкой в красном платье — и получил ее. Если он теперь хочет меня, почему бы ему меня не заполучить?

И вот настал день, когда трое мужчин привезли к дому клавесин, прочно привязанный к телеге. За ними следовал мальчик, который тащил контрабас размером больше него самого. Эти инструменты не принадлежали Ван Рейвену, но были одолжены одним из его родственников, который любил музыку. Весь дом собрался посмотреть, как рабочие втаскивают клавесин по крутой лестнице. Корнелия стояла у подножия лестницы — если бы они уронили инструмент, он упал бы прямо на нее. Я хотела оттащить ее в сторону, и если бы это был любой другой из детей, я так и сделала бы. Но тут я не стала вмешиваться. Наконец, Катарина приказала Корнелии отойти в безопасное место.

Клавесин подняли по лестнице и по указанию хозяина затащили в мастерскую. Когда рабочие ушли, он позвал Катарину. За ней наверх поднялась Мария Тинс. Через несколько мгновений мы услышали звуки клавесина. Девочки сидели на ступеньках лестницы, а мы с Таннеке стояли в прихожей и слушали.

— Кто это играет? — спросила я Таннеке. — Катарина или твоя хозяйка?

Я не могла поверить, что это играла одна из женщин: может быть, играл хозяин, а Катарину он просто пригласил послушать?

— Конечно, это играет молодая госпожа, — понизив голос, ответила Таннеке. — С чего бы иначе он стал звать ее наверх? Она хорошо играет. Ее учили музыке, когда она была девочкой. Но ее отец оставил клавесин у себя, когда разошелся с моей хозяйкой. Неужели ты не слышала, как молодая госпожа жалуется, что у них нет денег на клавесин?

— Нет.

Подумав, я спросила:

— Может быть, он собирается нарисовать ее вместе с Ван Рейвеном?

Таннеке наверняка слышала рыночные сплетни, но не обмолвилась об этом ни словом.

— Нет, хозяин никогда ее не рисует. Она не может сидеть спокойно.

На следующий день он пододвинул к инструментам стол и стулья и поднял крышку клавесина, на которой был нарисован пейзаж: камни, деревья и небо. Он постелил скатерть, а контрабас задвинул под стол.

Через несколько дней Мария Тинс позвала меня к себе в комнату с распятием.

— Послушай, девушка, — сказала она, — я хочу дать тебе несколько поручений. Сходи сегодня после обеда в аптеку и купи цветов бузины и иссоп — Франциск опять простудился и кашляет. Потом сходи к пряхе Мари за шерстью — надо связать воротник для Айледис. Ты заметила, что из старого тянется нитка и он постепенно распускается? — Она помолчала, словно прикидывая, сколько мне на это понадобится времени. — А потом сходи к Яну Мейеру и спроси, когда приезжает его брат. Он живет возле башни Ритвельд. Это, кажется, недалеко от твоего дома. Можешь зайти к родителям.

Мария Тинс никогда раньше не позволяла мне навещать родителей, кроме как в воскресные дни. Тогда до меня дошло:

— Вы ждете сегодня Ван Рейвена, сударыня?

— Не попадайся ему на глаза, — свирепо проговорила она. — А еще лучше, чтобы тебя не было дома. Если он спросит, скажем, что ты ушла по делам.

Я чуть не рассмеялась. Все мы, включая Марию Тинс, улепетывали от Ван Рейвена, как кролики от собаки.

Матушка очень удивилась, увидев меня. К счастью, у нас сидела соседка, и мать не могла как следует меня допросить. Отец отнесся к моему появлению совершенно безразлично. Он сильно изменился с тех пор, как я поступила в услужение и умерла Агнеса. Его больше не интересовало, что происходит за пределами нашей улицы, и он редко спрашивал меня о моей жизни на Ауде Лангендейк или о делах на рынке. Он был согласен слушать только о картинах.

— Матушка, — заявила я, когда мы все сидели перед очагом. — Хозяин начинает картину, про которую ты меня спрашивала. Сегодня придет Ван Рейвен, и они решат, как все будет расположено. Там сейчас собрались все, кто будет на картине.

Соседка, востроглазая старуха, которая обожала рыночные сплетни, посмотрела на меня так, словно я поставила перед ней блюдо с жареным каплуном. Матушка нахмурилась — ей-то были понятны мои хитрости.

Ну вот, подумала я, на этом со сплетнями будет покончено.

В тот вечер хозяин был непохож сам на себя. За ужином он резко оборвал Марию Тинс, а потом ушел из дому. Я поднималась по лестнице, собираясь лечь спать, когда он вернулся домой. Он поглядел на меня снизу вверх. От него пахло спиртным, и у него было красное усталое лицо. На нем не было гнева, но какое-то неизбывное утомление — словно у человека, глядящего на груду дров, которую ему надо расколоть, или у служанки, перед которой лежит гора грязного белья.