Грэм Джойс - Как подружиться с демонами

Но никто не выскакивает.

Я медлю, все еще надеясь увидеть кого-нибудь из своих. Пыль стоит стеной, и видимость колеблется в пределах двадцати-тридцати ярдов, не больше. С тех пор как взорвалась граната, не слышно ни звука. Умолкла даже артиллерия, облеты тоже прекратились. Решаю включить рацию.

Как и все рации в нашем подразделении, моя — дерьмо двадцатилетней выдержки; все они раздолбаны в хлам, и, хотя мы не раз об этом докладывали, нам их так и не заменили. Мне приходится сделать несколько вызовов, пока кто-то в нашем «уорриоре» не выходит на связь.

— Кто это? — спрашиваю я.

— «Лис». Вы где?

— Я у блиндажа. Где «Эхо» и «Валиант»? — Это позывные Брюстера и Каммингса; нормальные имена по рации запрещены.

— «Кобра», они вас потеряли.

— Ты видел вспышку?

— Вспышку?

— Взрыв фосфорки, баран. Ты что, мать твою, все проспал? Если не можешь вызвать «Эхо» и «Валианта», высылай двоих других зачистить блиндаж.

Так по рации не говорят. Нормальные разговоры тоже запрещены, но мы на закрытой частоте и близкой дистанции, и к тому же я зол как черт.

— «Кобра», не было никакой вспышки. Дайте свои последние координаты.

Сижу и жду. Густая желтая завеса из пыли и песка похожа на газ, серное облако, и я до сих пор не вижу дальше чем на тридцать ярдов. Никто не появляется. Я снова радирую.

— «Кобра», не можем вас обнаружить.

— Твою мать!.. Сейчас брошу гранату. Отслеживай взрыв, придурок фигов!

— Так точно!

Сказано — сделано. Если в блиндаже и был кто живой, сейчас его точно разорвало в клочья. Снова радирую.

— Не бахнуло, старший сержант.

— Что?

— Не бахнуло. Мы вас ищем. Слушаем. Оставайтесь на месте.

Жду еще полчаса. Что меня и впрямь напрягает, так это полнейшая тишина вокруг. Довольно необычно, скажу я вам, учитывая, что кругом война. Артиллерия молчит. Бессмыслица какая-то. Радирую снова, но на этот раз совсем глухо.

Я нутром чую, что блиндаж зачищен. И делаю то, что крепко-накрепко запретил своим бойцам, — одиночную вылазку. Не из храбрости, а от скуки. Я в самом центре боевых действий, и мне скучно; а когда мне становится скучно, я начинаю слишком много думать, и это пугает меня даже больше, чем враг.

Блиндаж плотно окружен мешками с песком, а к ним привалилась большая черная пушка, раскуроченная взрывом. Слышу запах смазки и рваного металла. Подхожу с тыла, двигаясь осторожно и беззвучно. Блиндаж чист. Когда я говорю «чист», то имею в виду, что там нет живого противника. Мертвых же изрядно. Но моя граната тут ни при чем, потому что все тела ужатые, ссохшиеся, как те, что я видел раньше. Скукожились возле своих бывших теней, отпечатанных в пыли. Обломки фосфорки еще дымятся, но никто не шевелится.

Я пинаю ногой груду консервных банок и осматриваюсь. Никаких полезных разведданных не обнаружено, пора возвращаться к своим. Беда лишь в том, что я не знаю, где они, а рация по-прежнему ни гугу. Выбираюсь из блиндажа, чтобы найти возвышенность и попытаться выйти в эфир. Отхожу ярдов десять от мешков с песком и вдруг слышу щелчок.

В реальной жизни все не так, как в кино. Смотрите вы, к примеру, фильм про Вьетнам, где солдат наступает на мину, и вам крупным планом показывают, как меняется его лицо, когда он понимает, что случилось. Затем пауза — и бабах!

Не, так не бывает. Если наступишь на современную мину, останешься без лица прежде, чем оно успеет измениться. Ты и не заметишь, что помер.

Но я наступил и услышал громкий щелчок. Я не знаю, что это, но чувствую под ступней металл. Я надавил на что-то и запустил спусковой механизм.

Я не знаю, что там такое. Может, мина, а может, самопальная растяжка. Ясно одно: если я уберу с этой штуки ногу, мне ее оторвет, а может, и еще кое-что в придачу. Короче, я застрял. Больше никто никуда не идет.

Такие вот шуточки. Желтое марево, видимость двадцать с гаком ярдов, но, если из пылевой завесы вдруг вынырнет иракский солдат, я покойник. Если приподниму ногу — я покойник. Я не вижу, на что наступил, но отчетливо ощущаю под подошвой ботинка какой-то твердый металлический профиль. Может, мина не сработала? Может, какое-то старье валяется тут со времен ирано-иракской войны и даже не думает взрываться? У меня нет способа узнать.

Я чувствую, как по спине ползет червячок пота. Рот забит пылью. Удерживая ногу на мине, я включаю рацию. Мне повезло, на вызов отвечают с первой попытки:

— «Кобра», где вы находитесь?

— Слушай внимательно. Я наступил на мину.

— Черт! Вы в порядке?

— Да; послушай, она не взорвалась. Я прижимаю ее ступней и не могу стронуться с места, а не то рванет.

— Черт! Только не двигайте ногой.

— Кретин! Никакой ногой я не двигаю. Но мне нужно, чтоб вы поскорей меня нашли. И мне нужен кто-нибудь, кто в этом сечет и поможет мне выбраться.

— Так точно! Какие у вас координаты?

— Те же, что я давал в прошлый раз.

— Не может быть, старший сержант. Мы там все обыскали.

— Поговори с Брюстером. Он последний, кого я видел.

— Именно это мы и сделали, старший сержант.

— Так поговорите еще раз, черт бы вас побрал! Я тут живьем зажариваюсь, капрал!

— Так точно!

— Я дам три выстрела, подожду пятнадцать секунд, затем дам еще три. Вы меня услышите.

— При таком шуме трудновато будет, старший сержант.

И я думаю: какой еще шум? Нет никакого шума. Тишь да гладь в пустыне. И тут осознаю, что голос капрала Миддлтона из рации звучит на фоне канонады. Прерываю радиосвязь, трижды стреляю в воздух. Считаю до пятнадцати, даю еще три выстрела. Пытаюсь связаться с Миддлтоном, чтобы получить подтверждение, но не слышу ничего, кроме статических разрядов.

Надеюсь, что они найдут меня по выстрелам, и жду. Стоя одной ногой на мине.

Стою на раскаленном песке в полном боевом снаряжении; пот капает из-под каски, течет под бронежилетом и в паху, а я все жду и жду. Но никто не идет.

Я начеку, палец на спусковом крючке — на случай, если из облака пыли на меня выскочит иракский солдат. Подумываю опуститься на одно колено, чтобы дать ногам передохнуть, но боюсь, что взрыватель сработает, стоит хоть чуть-чуть ослабить нажим. Ноги подкашиваются, и в итоге я все-таки встаю на колено, но при этом единственным упором для руки, в которой я держу автомат, оказывается бедро той ноги, что на мине; теперь я давлю на эту ногу всем своим весом.

В таком положении я остаюсь больше двух часов. По рации одни лишь статические разряды. В конце концов мое терпение лопается, и я ору:

— Брюстер! Где тебя носит, мудила?! Брюстер!

Ничего. Никого. Ни звука. Нога так затекла, что приходится снова подняться. Я успел перебрать в уме все возможные способы выпутаться. У меня есть тяжелый рюкзак, снаряжение и оружие, но я не могу рисковать, прилаживая все это на мину в надежде, что веса будет достаточно. Я пытаюсь рассчитать давление с учетом пятидесяти фунтов барахла, но мне никак не узнать, с какой силой я сейчас нажимаю на мину ногой. Надеюсь, когда (или если) ребята объявятся, у них будет с собой что-нибудь, чтобы зафиксировать ударник или вычислить нужный вес, а может, как-то вытащить меня из ботинка, не взорвав мину.