Грэм Джойс - Как подружиться с демонами

— Антония… — сказал я. — Антония…

— Тсс! Послушай, — сказала она. — Анна возьмет на себя управление «Гоупойнтом».

— Что? — Я посмотрел на Анну. Она кивнула. — Когда вы это решили?

— Только что, — сказала Анна. — Пока ты ходил за вазой.

Когда мы вышли из больницы, мне жутко захотелось выпить. Я не мог видеть вопящих, чадящих сигарами демонов Челси, так что мы взяли курс на набережную, в более цивилизованные гроты «Винного бара Гордона», где не играла музыка и подавали только вино.

Искать столик в полуподвале «Гордона» приходится чуть ли не на ощупь. Огонь свечей не рассеивал мрака по углам, и казалось, что здесь каждый что-нибудь скрывает: если не заговор, то тайное свидание. В семнадцатом веке в этом доме жил Сэмюэл Пипс, а в кабинете над баром Редьярд Киплинг написал «Свет погас». Один из моих любимейших лондонских пабов, вот только сегодня какой-то не очень духоподъемный.

— Ей осталось две-три недели, — сказал я. — А может, и два-три дня. А ты полна сюрпризов, ты в курсе?

— Да, я такая, — сказала Анна.

— Поиск пожертвований — это непрерывный кошмар.

— Ты нам поможешь. — Она все знала о букинистической афере: я рассказал ей.

— Я и себя-то сейчас не могу прокормить. Ты выдохнешься. Это будет выжимать из тебя все силы.

— А ты — утешать меня.

— Проще отдать помещение одному из агентств по соседству. «Сент-Мартин-ин-зе-Филдз». Они хорошо справляются.

— Я не всегда хочу того, что проще.

— Ты постоянно будешь на мели.

— Ага, возможно.

Я обвел глазами подвальчик паба, прошелся взглядом по мрачным углам и обнявшимся парочкам, словно опасался шпиона или врага, проникшего сюда, чтобы нас подслушать. Но каждый был озабочен своим собственным заговором. Идея сохранить «Гоупойнт» казалась мне безумием — даже если я поддержу Анну, даже если смогу. И все это означало, что теперь мне позарез нужно выцепить Штына и найти нового покупателя взамен Эллиса. Беда в том, что я даже не представлял, с чего начать.

Я не стал спрашивать, зачем ей это нужно. В этом мире полно людей, которые только и мечтают избавиться от бесов, но всегда будут и те, кто ищет их на свою голову.

Антония умерла за три дня до Рождества.

Когда кто-нибудь умирает — кто-то, кого ты любишь, — мир меняется. Из него исчезает некий особенный свет. И ничто не способно сделать этот мир прежним. Я уже говорил, что люди часто врут из жалости, но вся эта утешительная ложь — плохой помощник. Бесовщина, если уж на то пошло. Она глумится над нашей человеческой природой. Отвлекает наше внимание от того, что по-настоящему ценно, — исчезающего, неповторимого мгновения. Эта истина открыта лишь людям вроде Антонии: чем короче жизнь, тем она ценнее. Чем больше мы уверены в том, что она — запечатанный временем сосуд, тем радостнее должны праздновать ее безмерный простор; чем больше в ней абсурда и мрака, тем усерднее мы должны напрягать зрение, чтобы видеть в ней чудо.

Я не заплакал, узнав о ее смерти. В этом не было нужды. Ее жизнь была безгрешна. Лучше уж поплакал бы о себе — о своей глупости, суетности и зря потраченном времени.

Но хотя я не проронил и слезы, я чувствовал себя брошенным. Я отчаянно хотел быть среди людей и потому предложил Анне устроить грандиозный дурацкий обед в честь Рождества: пригласить всех и каждого и половину чертей в придачу. Она была только за.

Я знал, что Фэй хочет встретить Рождество вместе с Сарой, а Люсьен — обработать живого гуся паяльной лампой, или как там нынче модно. Тем не менее сам я не имел ничего против того, чтобы детишки остались у нас с Анной. Мы, конечно, не бог весть какие повара, но вставить дичи перышко в задницу и назвать блюдо «Норвежский дятел а-ля Люсьен» — это мы можем.

Сара была категорически против шеф-повара Люсьена и его кейтеринга. Был у них еще и третий вариант: рождественский ужин с мамой и папой Мо. На это предложение Мо ничего не ответил, но, судя по его виду, предпочел бы скальпировать себя бензопилой.

В общем, похоже было, что Сара и Мо будут с нами, да и Джез не получал более заманчивого приглашения.

— Как сикх, буду очень рад присоединиться к вашим торжественным обрядам в честь ближневосточных пастухов, поклоняющихся смерти. Кстати, есть новости от Эллиса. Он говорит, что все еще заинтересован в книге, но не желает иметь дело с «этим психом». Кажется, он имеет в виду тебя.

— Ох, — сказал я. — Да, я грубовато с ним обошелся.

Кроме того, Джез признался, что Штын когда-то дал ему ключ от своей студии. Вообще-то, я был по уши в работе: вся эта история с административным надзором за «Гоупойнтом», не говоря уже о том, что мне пришлось председательствовать на первом собрании комитета по делам бездомной молодежи (очередная бессмысленная затея правительства). И все же однажды вечером я заглянул к Штыну.

Его самого там не было, но под верстаком я обнаружил крысу размером с собачонку, игриво грызущую зеленоватый кусок хлеба. Чтобы обратить ее в бегство, пришлось швырнуть в нее тостер. Я не нашел никаких следов почти готовой, как я надеялся, работы. Ничего. Перед уходом я вымыл несколько тарелок и оставил записку, в которой умолял Штына связаться со мной.

Канун Рождества выпал на субботу, и Анна с Сарой внезапно спохватились, что у нас нет елки. Решив исправить положение и где-нибудь похитить деревце, они ушли на дело. Пока их не было, заявился неожиданный гость.

— Робби! Заходи, заходи! Какой приятный сюрприз!

На нем был длинный темный плащ, как у тех школьников, что подражают наемным убийцам. Он заглянул мне за спину:

— А Сара дома?

— Зыкий плащ! Она ушла за елкой.

— А Мо дома?

— Ушел вместе с ней. Ты остаешься?

— А эта твоя новая девушка? Она дома?

— Анна? И она с ними. Похоже, они сбились в шайку-лейку.

— Пап, мы уже не говорим «шайка-лейка». И «зыкий» тоже.

— Ну да, разумеется. Заходи и позволь-ка мне снять с тебя этот чудесный плащ.

Мы прошли в гостиную и сели. Я предложил ему пива — да-да, знаю, перестарался. Он предпочел стакан шипучки. Я нашел какую-то древнюю бутылку, но Робби пожаловался, что из нее вышел весь газ. Я спросил его, как там мама, как там Люсьен и как там Клэр; он отвечал односложно. Он сидел и непрерывно стукал одним башмаком о другой. Хоть я и работаю на молодежную организацию, в беседах с подростками я не силен, даже если это мои собственные дети. Честно говоря, вообще не шарю в этом деле: печально, но факт. Им исполняется тринадцать, и они на семь лет уходят в Долину Бесов. Я в курсе, что некоторым не удается вернуться даже к тридцати трем и трем в периоде, но большинство годам к двадцати выбирается из этого лихолесья, искрясь самородками здравомыслия.

Затем Робби огорошил меня, буркнув: