Франц Иннерхофер - Прекрасные деньки

Слово «мотаться» не раз напоминало Холлю об отчиме. Тот часто говорил, что в молодые годы мотался по крестьянским дворам. А хозяйка все рассказывала, как хорошо она помнит, будто воочию видит обоих парнишек, не смевших переступить порог дома. Расписывала, как выходила им навстречу, звала в дом, дескать, не бойтесь, тут вас не съедят. А сама тут же в кладовку, достанет хлеба и смальца и все потчует, отрезайте еще, вам надо сил набираться. Человек с пустым желудком — не человек. Режьте хлеб и намазывайте. Тут Анна, помоги ей, Господи, бежала наверх, к мужикам, приготовить тюфяки. А хозяин на другой день, спозаранку только ради них отправлялся к старьевщику в Целль и подыскивал какую-нибудь одежонку, иначе они бы замерзли в непогоду, надеть-то им было нечего. У нее за Файхтнеров голова болела, да и у хозяина тоже.

Но когда старший пристрастился к водке, они уж предвидели, чем все кончится, и просто смотрели со стороны. Нельзя же, в конце концов, заставить человека быть порядочным.

А потом по чистой случайности братьям подфартило с наследством, и за одну ночь их будто подменили. Тут у хозяйки открылись глаза на то, как может портить людей наследство-то. Старший сразу начал грубить и огрызаться и на младшего плохо влиял. До этого и она, и хозяин вполне даже неплохи относились к Файхтнерам, не гнушались порой с ними и с Морицем в картишки перекинуться, и за все это одна черная неблагодарность.

А с продажей. Могли бы уж подождать, когда день наступит. По ночам дома не продают и не покупают. Только этим двоим и могло прийти в голову спустить имущество. А купить мог лишь такой, как Лехнер, который ничем не брезгует. Однако есть на свете справедливость. Пусть себе Лехнер скупает столько домов, сколько заблагорассудится, пусть приводит в них толпы безбожников, от Страшного Суда не уйти и ему.

"Лехнер латаных штанов не носит". Такой зачин, звучавший то как упрек, то одобрительно, тоже часто употребляли хозяин и хозяйка, чтобы побыстрее перейти к рассказу о нем.

Морицу было уже невмоготу поднимать ноги, казалось, вот-вот зароется носом в мягкую почву, и еще в сенном сарае, Холль решил сразу же, как только выпряжет из телег и напоит лошадей, освободить их от всякой упряжи и перегнать на выпас. Просто взять и перегнать, не дожидаться, как прежде, пока его или Морица возьмут в оборот. Солнце давно зашло, оводы насытились и исчезли в кустах и деревьях, но нагрянули комары и нагло облепили непоенных, потных и усталых лошадей. Их это только чуть щекотало.

Найзер свалил у сарая еще один воз и принялся метать сено наверх, а Конрад разравнивал и утрамбовывал его под крышей. Он так зарылся, что его и видно не было. Хозяин шагал от уже набитого сеном сарая. Шляпа немного сдвинута назад, грабли и вилы через плечо, за ремень заткнут большой платок — пот вытирать. Все, не исключая и Морица, почувствовали охоту к разговору. И хотя, кроме Лоттки-молодки и хозяина, никто еще слова не проронил, Холль уж наперед знал, как один за другим они будут подавать голоса в общем разговоре.

Он бы и сам мог сказать Лофереру, что хозяин опять незаметно переходит от сарая к сараю и всюду находит клоки неубранного сена, или Морицу — о его потемневшей от пота спине, или о чем-нибудь заговорить с Найзером, и, вообще, был длинный субботний день, но это все знали и без него. Не торопить время. Не гнать. Не спешить.

— Этот, в сарае, того гляди, задохнется, — кричал хозяин Найзеру. — Больно надо, чтобы потом говорили: у них в усадьбе каждое лето зарывают в сено укладчиков из-за того, что подавальщики удержа не знают.

В своих старых выходных полуботинках на босу ногу хозяин шагал нарочито легко, казалось, что, подвернув штанины, он всем в укор выплясывает перед каждым сараем деревенский танец. Стоя у изгороди, за которой Лоферер с Гуфтом метали последние охапки на воз, предназначенный для двора, хозяин кричал им, чтобы управлялись побыстрее:

— Кончай! Кончай! Хозяйка ругается, сколько ждать можно! — И в ответ на противный хохот Лотты: — Ну, Лоттка-молодка, спляшем, что ли! — А когда из недр сарая появился Конрад с налипшими на потном лице травинками, хозяин начал подбивать его спеть тирольскую песенку для Лотты, тогда она, как пить дать, потеряет голову по пути домой.

Хозяйка вернулась с заутрени и разбудила Холля. Ему с Марией поручалось еще до выхода в церковь отнести кедровый стол к кресту на выгоне. Но не по улице, а низом, через приусадебный выпас. Это стол освященный, мимо Лехнеров его нести нельзя. Они погрузили стол на молочную тележку, а сверху положили платки, освященные свечи, распятие на подставке, обтянутую бархатом скамеечку с подушкой из конского волоса, кицбюлерскую цветочную вазу и самые красивые цветы из садика, которые хозяйка собирала во время погрузки. Розе надлежало перехитрить Морица с умыванием, как только тот выгонит коров и вернется. Да чтобы прямо сейчас приготовила чан с теплой водой, мыло, щетку и полотенце, а то еще, чего доброго, улизнет в последнюю минуту. Он ведь из чана выпрыгнуть может, с него станется. Его одежонку хозяйка уже уложила в узел и припрятала в сундуке Фельбертальца. Заманить его в прачечную легче всего так: пусть внесет вместе с ним пустую печурку и тут же запрет дверь, а ключ спрячет у себя, а когда начнет раздевать, первым делом надо забрать у него штаны и сапоги, потом пиджак, рубашку и шляпу. Самое главное вытащить ремень, тогда штаны сами сползут.

Холль тянул, Мария толкала, а хозяйка шла позади. На выгоне тележку надо было спрятать в траве. Хозяйка задержалась, чтобы вместе с мельничихой соорудить алтарь.

Когда Холль с Марией вошли в кухню, Мориц, уже вымытый и переодетый, сидел на своем обычном месте, на столе — полная до краев миска с молочной тюрей. Мария то и дело придвигала миску ему под нос, а он упорно отодвигал. Это продолжалось до тех пор, пока хозяин не отложил бритву и не дал ему понять, что тот должен выпить молоко. Суетливое поведение хозяина напомнило вдруг Холлю о первом послепасхальном воскресенье, и рядом с хозяином, вернувшимся к зеркалу и продолжавшим бритье, возник в воображении тот же самый человек, швырнувший на пол «Рупертиботе», и Холль снова слышал крик: "Я тебе дам, не исповедоваться!" — и видел надвигающуюся на него фигуру. Роза подмигнула ему и Марии. Во дворе, за уборной, он потом узнал от Розы о том, что хозяин страшно орал на Найзера. Только она раздела Морица, как в доме поднялся крик. Сперва она подумала, что это он, Холль, что-нибудь напортачил с перевозкой стола. Не выпуская из рук одежонку Морица, она тут же побежала к черному ходу и в щелку углядела, как из комнаты выходил Найзер, а за ним — хозяин. Хозяин будто бы гаркнул Найзеру, и не раз: "Марш наверх! Ты у меня из дома не выйдешь! Мигом наверх!" Но Найзер выскочил из дома, хозяин — следом. Потом она из-за куста бузины видела, как Найзер подошел к углу конюшни. А хозяин все орал ему вслед, что нести флаг всегда было делом тех, кто сено метал, и вернулся домой. Потом она вымыла Морица, а когда снова пришла на кухню, хозяин возился с водой для бритья и ни на что больше не обращал внимания.