Анатолий Курчаткин - Чудо хождения по водам

Какой радости слышать его, когда отозвалась на звонок, какой покаянности, какой непритворной тревоги был исполнен ее голос.

– Ты где? Ты что? Почему у тебя телефон отключен? – вскричала она. И ни тени упрека в голосе, ни малейшего намека на упрек, лишь радость, покаяние, тревога за него.

Но куда было деться от картины в студии гуру, стоявшей перед глазами? Отпихивал ее от себя, отворачивался от нее – и тут же вновь видел перед собой. Если бы не так, вживе – будто подсматривал за женой! – открылось ему это знание, если бы словесно: сообщением, известием…

– Я звоню тебе, чтобы предупредить, – не отвечая на ее вопросы, сказал он. – Нужно, чтобы ты оставила квартиру. Если еще не дома – не возвращайся. Если уже дома – возьми что необходимо и уезжай. Договорись с кем-то из подруг, пусть кто-то тебя приютит.

– Куда мне уезжать, зачем, что ты говоришь?! – закричала она. – Ты где? Почему ты пропал? Ты хочешь, чтобы я сошла с ума?!

– Тебе нужно исчезнуть из дома, – вновь, не отвечая на ее вопросы, повторил В. – Завтра срок, к которому я должен найти человека с фотографии. Завтра появятся те двое, что приходили ко мне. А может быть, не двое, может быть, десять человек их будет. Меня нет, а ты есть. Это опасно – оставаться дома. Ты поняла?

Жена обернула сказанное им против него с виртуозностью жонглера.

– Опасно! – воскликнула она. – Опасно, а ты меня бросил! Как ты смел меня бросить?! Мало ли что тебе напривиделось! Вот возвращайся – и вместе поедем куда придумаем.

Она оправилась от его вчерашнего обвинения, ее растерянность и ошеломление прошли, все отрицать – к такому, видимо, она пришла решению, и сейчас упорно реализовывала его. В. едва удерживал себя, чтобы изо всей силы не хватить подарком директора по связям о стол, отправив айфон следом за собственным телефоном.

– Я тебе сообщил. Больше мне нечего добавить, – произнес он. – Делай что сказал.

Разъединяясь, В. слышал, как трубка требовательно продолжает звучать ее голосом, но что она говорит, разобрать было уже нельзя.

В дверь позвонили, когда он еще возился с телефоном, меняя прежнюю сим-карту на нынешнюю. Впрочем, “позвонили” – это было неточно. Что за нежный, деликатный звонок был установлен на входе, какой бесподобной вежливости и ласковости, – это не звонок протренькал, это протрепетали-пролепетали под ветерком еще полные свежей утренней росы лепестки розы.

Не без опаски, однако, отправлялся В к двери. Кому он мог здесь понадобиться?

На пороге за дверью стояла та кудлатая мегера-начальница в зеленом деловом костюме с шелковыми отворотами, что встречала его у центрального особняка базы. На ее старательно отремонтированном обильным макияжем, но все равно остававшемся нещадно помятым жизнью немолодом лице цвела улыбка такого благорасположения к В., словно он был ее потерявшимся в детстве и вот наконец обретенным младшим братом.

– А вот у меня к вам… Мне б надо… а можно мы к вам зайдем, не стоять чтоб тут? – не слишком складно, похоже на свою прическу – так же кудлато – начала она.

Что-то ей было нужно от него. В. внутри всего так и перекорежило. Оставьте меня, оставьте, оставьте, возопил он про себя.

– Да, заходите, – впуская ее, произнес он вслух.

Кудлатая, проскочив мимо него, не остановилась, а тотчас просквозила в гостиную, и В., закрыв дверь, не осталось ничего другого, как проследовать за ней. Картина, которую застал в гостиной, тотчас заставила его вспомнить утреннюю раблезианскую бабу на Запрудном и позавчерашнюю Угодницу в приемной директора по связям. Кудлатая стояла посередине гостиной на коленях, руки ее были простерты к нему жестом жадной мольбы:

– Осемени! – изверглось из кудлатой.

Некоторая привычка к бухающимся перед ним на колени женщинам у В. уже успела возникнуть, но к подобным просьбам еще нет.

– Кого? Вас? – вырвалось у него с невольной бестактностью. – Вроде вам уже поздновато.

Но уязвленной кудлатая себя не почувствовала. Она лишь отчаянно замахала руками:

– Не меня, нет. Дочь мою.

– И как вы представляете, я могу это сделать? – начиная приходить в себя, спросил В.

– А хоть как! Хоть как! – бурно отозвалась кудлатая. – Как получится! Никак понести не может. Никак! А уж за тридцатник полезло. Внученьку-то как хочется! Или внучонка. Потетешкаться-то!

– Вы полагаете, оплодотворение может происходить бесконтактным путем, на расстоянии? – позволил себе подобие шутки В.

Кудлатая, опершись руками о пол, приохивая, принялась подниматься.

– А здесь она. Вот позову. Тут, за дверью. Стесняется. Сейчас я ее…

Боже, ужаснулся В. А не шути так, тут же осудил он себя.

– И что? – остановил он кудлатую, не дав ей броситься к двери. – Что, вы хотите, чтобы я с ней сделал? В постель с ней лег?

– А лучше б всего! – с радостной поспешностью согласилась кудлатая. – Чтобы наверняка. Главное, чтоб родила. Замуж уж не судьба, видно… так с каким мужиком как к сроку ни подгадывает – никак не тяжелеет. Никак, ну! У врачей обследовалась – врачи говорят, продуктивная, а никто осеменить не может! Никто!

В. чувствовал: ему не отделаться от кудлатой. Она была как репей. Отдерет ее от себя сейчас – проснется среди ночи, а она ему под бок подпихивает эту свою дочь. Достанет его не сегодня, так завтра.

– Ну, а она-то сама верит… – Он сбился, язык противился предстоящему слову “осеменить”.

– Во что верит? – настороженно спросила кудлатая.

– Ну, что я… – В. снова не смог договорить.

Но кудлатая теперь поняла.

– Верит, еще как верит! – вскинулась она. – За дверью тут… дрожит вся!

– Зовите вашу дочь, – обреченно сказал В.

Дочь, влекомая за руку кудлатой, по-школьному тупила глаза и цвела розами во все лицо. За тридцать ей было уже очень хорошо, скорее ближе к “бабьему веку”, чем к тридцати, похоже, сама кудлатая родила ее едва не в младенчестве. А впрочем, отнюдь не уродина, как можно было бы ожидать, что ей помешало устроить свою судьбу?

– Вы что, верите, я могу вам помочь? – спросил В., когда убегавшая глазами от его взгляда дочь кудлатой оказалась напротив него.

– А нет? – вскинула она глаза. Обдав В. таким страхом – он тотчас и без ее ответа все понял. Верила, верила. И сейчас испугалась не того, что не сможет, а того, что откажется помочь.

Но все же В. хотелось получить от нее ответ.

– Это я вас спрашиваю, – сказал он.

Губы у нее затряслись.

– Можете, так помогите. Другим помогаете… – Глаза ее снова прянули долу, пряча готовность ко всему в обмен на просимое.

И о, какие у нее были глаза! Никакой кротости, никакой смиренности, которые можно было бы предположить по пришибленному ее виду. Это были глаза откровенной шалавы, остающейся такою, несмотря даже на приближающийся “бабий век”. Она была истинной дочерью своей матери, родившей ее в возрасте, когда сверстницы еще не забыли о куклах.