Владимир Колковский - В движении вечном

Вокруг кричали, хвастались добычей, вели счет. Славик до поры до времени не обращал на все это никакого внимания. Только в самом конце он обязательно присоединялся ко всей компании, будто выныривая откуда-то. Ликуя, выставлял напоказ свое огромное лукошко со старательно выложенным отборнейшими экземплярами, бугорчатым верхом:

— Советский Союз! — восклицал торжественно, словно утверждая тем самым свое неизменное превосходство. — Как, мальцы, считать будем?

… Домой возвращались притихшие, в туманных молочно, прохладных синеватых сумерках, с пахучими важно, увесистыми кошами. И с ясным желанием, на всех откровенно единым:

— Эх, чтоб и назавтра погодка!

По натуре своей Игнат скорее «сова», чем «жаворонок», он всегда обожал поваляться в кровати всласть, под завязочку. Но в их малочисленной почти сельской школе была только одна утренняя смена, и вставать каждый раз приходилось очень рано, потому первых два-три урока он был обычно как «заторможенный», словно еще не до конца проснувшись. Зато после возникали сразу, нарастали стремительно бодрость, энергия, и точно так же с какой-то задористой жеребячьей силой неудержимо влекло позабавиться.

В особенности, если учитель на уроке был нестрогий. Англичанка «Танечка», например, миниатюрная, круглолицая, юная, словно девчушка. Или трудовик тот же, лысоватый усмешливый говорунок «Лыска». А всего! — всего наиприкольней, когда новенькая учительница, «Биологиня».

Именно тогда многие одноклассники, добрые друзья, приятели и надежные соратники в час конфликтов между классами превращались внезапно в беспомощных безнадежных «пацанчиков». Теперь они были просто «пацанчики», и теперь их незавидная роль заключалась только в том, чтобы стать объектом насмешливых забав со стороны изнемогающего от скуки диктатора и его верных гвардейцев.

— Как там наши пацанчики? — иногда даже встрепенувшись для бодрости, вопрошал Игнат в самом начале. — Тихо что-то в нашем школьном лесу… неужто заснули?

Спрашивал с ехидной усмешечкой, приглушенным, будто бы озабоченным полушепотом. Спрашивал нарочито так, чтобы было слышно на полкласса вперед, но не учителю. Спрашивал так, чтобы пацанчики слышали и знали, что забавы вот-вот непременно начнутся, именно в этом, почему-то, было какое-то особое, сволочное удовольствие.

— За-аснули… как пить дать заснули! — тот час же и в тон своему шефу радостно отзывался рядом Антольчик.

А впереди через парту уже быстренько прятал в карманчик свое любимое зеркальце, улыбался чуть заметно в чернявые усики узколобый верзилистый Зэро. Улыбался рядом и сосед его Лось — оба они тоже давно не знали, куда подеваться от скуки и вот-вот дождались, наконец, пускового сигнала от своего шефа.

Услышав такой характерный диалог сзади, Михаська и Петрик уже знали, что самыми первыми жертвами, скорее всего, станут именно они.

— Хорош… хорош вам! — оборачивался иногда загодя, выговаривал безнадежно кто-нибудь из них.

Но опять лишь все те же ухмылы с ехидцей в ответ… И едва тот отвернулся обратно, как сразу следовал могучий жесткий удар в плечи.

Толстячок неповоротливый Михаська сначала вздыхал тяжко и только потом оглядывался; худенький Петрик оборачивался куда ловчее, но и ему было непросто засечь своего настоящего обидчика. Первое время еще можно было отличить: один бил резко, упруго, второй более медлительно, с оттягом. Но Игнат первым и очень удачно выучился перенимать манеру своего соседа, и забавнее всего получалось тогда, когда бил он, а ярые бочки справедливого гнева катили неистово на Лешку Антольчика.

— Я-а?! — вытаращившись дико, тоже горячо и неистово подхваты-вался тот сразу. — Я-а?.. Ну-у, теперь… теперь держитесь!

Вскоре и он очень ловко выучился перенимать манеру своего шефа.

Гвардейцы Зэро и Лось помимо этой очень любили и другую забаву. «Работали» они всегда не спеша, аккуратно и тихо, с ювелирной точностью.

Как вдруг — шум, грохот и взрыв смеха в классе.

— Где, где мои книжки?! — внезапно вскакивал с места растерянно кто-то из пацанчиков спереди.

Копошился шумно, шарил, высматривая по сторонам, залезал под парту.

— Моя сумка! А почему она пустая? — вопрошал раз за разом.

И опять только хохот громом в ответ:

— По кругу запустили…

На уроках, все-таки, какой-никакой, а был учитель, поэтому самые веселые забавы начинались на переменке. Во всех трех строениях старой школы не было общего гардероба, в каждом классе у задней стенки стояла своя отдельная деревянная вешалка.

— Расстилай бархотку! — кричали гвардейцы, заприметив, что кто-нибудь из пацанчиков надолго вышел из класса.

Становились в цепочку и по очереди старательно, переступая и подпрыгивая, изо всех сил терли ноги.

— Что надо бархотка! — приговаривал при этом Антольчик, поглядывая довольно на жирноватый отлив тупоносых ботинок и на чумазую, измятую в тряпку, пыльную куртку пацанчика. — Бархотка, гляди, клевая… И вакса теперь до утра не потребуется.

— Блестят и так как лаковые! — улыбался ему в тон кудрявый, карикатурно лопоухий Лось. — Ну хорош, хорош, тормозни… Дай теперь и другому сдоволиться.

Наконец, где-нибудь на коридоре или дворике находили хозяина.

— Вам, сударь, може ботики чистить? — хохотали с нахальной издевкой ему в лицо. — Там в классе бархоточка новая…

Тот уже знал и тот час же несся в класс. Но не так-то и просто было вызволить свою «бархотку». Рослые могучие гвардейцы становились в плотный кружок, хохотали, швыряли, перебрасывались, а среди них как беспомощный птенчик в захлопнутой клетке суетился, цеплял руками, отчаянно прыгал злосчастный пацанчик.

Знаменитого на всю округу грибника Малько Славика однажды забросили на высокий трехстворчатый шкаф в математическом кабинете.

— Тудысь, туды его! — тяжело дыша, усаживал малявку вверху среди плакатов, кубов и параллелепипедов высоченный Зэро. — Лады… вот теперь можешь и ножки свесить.

Все вокруг помирали со смеху, наблюдая, как беспомощно вертится там, дергает ножками, копошится потешно малявка, и только где-то вблизи было слышно, что он пищит с высоты:

— Звонок, звонок!.. Дикий, счас Дикий…

Как вдруг в класс вошел Дикий.

Пацанчик проговорился, и на переменке его «короновали». Коронация это была уже даже не забава, а кара, кара жестокая и памятная за серьезную провинность. «Заложить» гвардейца было именно такой провинностью.

— Короновать, короновать! Короновать его, ябедника! — кричали на переменке во весь голос гвардейцы Зэро, Лось и Антольчик.