Владимир Колковский - В движении вечном

Пожалуй, лишь одним продавцам в магазине, представителям профессии явно неромантичной, он немножко завидовал поначалу, да и то лишь до тех пор, пока в детской наивности своей думал, что все в магазине его — его, продавца собственное.

Вообще, с самого начала он мог насчитать очень немного по-настоящему интересных, захватывающих профессий. Но даже многие из них со временем постепенно теряли в глазах приманчивый радужный ореол настоящей романтики. Так, к примеру, те роскошные яркие картины, что заняли вдохновенно и красочно не одну полосатую страничку в его давнем школьном сочинении превратились в итоге в бескрайний арктический пейзаж, пейзаж ослепительный, белоснежный, но… Но и бесконечно однообразный.

Что, что там за облаками нынче увидишь «такое»? — захватывающее дух, невообразимое, по-настоящему удивительное и загадочное… То, что никто и никогда еще не видел.

Быть путешественником?

Но эпоха великих географических открытий давно канула в лету, новых крупных terra inkognita на его родной планете уже просто не осталось. А что там откроешь где-нибудь на мизерном, забытом Богом, коралловом островке посреди океана? Червячка неизвестного, инфузорию новую, травинку ничтожную, что и в микроскоп-то едва высмотришь… Этим человечество тоже не удивишь, тут давным-давно пришло время рутинной черновой работы.

Все более будничными становились теперь с каждым разом и космические орбитальные витки вокруг Земли. Тем, кто мечтал стать космонавтом, Игнат говорил:

— Гагариным ты все равно уже не станешь, а накинь годков с десяток — и что вагончик трамвайный будут по кругу гонять.

— А на Марс, Венеру?

— И что там?… что там отыщешь, кроме каких-нибудь инфузорий?.. Так зачем далёко мучиться, вон, погляди, сколько лужиц за Неманом.

Говоря это, Игнат улыбался шутливо. И вдруг становясь в одно мгновение серьезным, говорил уже возвышенно, строго:

— Туманность Андромеды, созвездие Кентавра!… или хотя бы до т-Кита добраться…

Там, только там, считал он теперь, на бесчисленных планетах иных звездных систем возможно и затаилось «оно». Оно, по-настоящему удиви-тельное и захватывающее, пусть невообразимо ужасное, таящее опасность смертельную, но неоткрытое и неизведанное… Только там теперь ему грезилась настоящая романтика, и цель по-настоящему грандиозная, подлинно высокая, цель неудержимо манящая.

И он уже путешествовал, путешествовал изо дня в день на миллионы парсек среди мириадов галактик, в далекое прошлое и невообразимое будущее, с замиранием сердца заглядывал трепетно в загадочные параллельные измерения… Где-то в неимоверно затерянных далях, на неизвестной планете с багровым небом и двумя разноцветными солнцами терпел ужасную катастрофу его звездолет, гибли друзья, и в одиночестве черном, в бездне чужой и зловещей он жил, выживал и… надеялся. Вместе с гениальным ученым овладевал он могучими силами, властвовал безмерно, читал с легкостью чужие мысли, на заезженных колесах уэлссовской машины времени искал захватывающих приключений на неоглядных просторах штормливого океана истории.

Фантастические сюжеты тогда полностью завораживали Игната, однако читал он нередко и более серьезную литературу. И вот из книг более серьезных, научно-популярных вскоре весьма обескураживающе выяснилось, что так хорошо знакомый ему фотонный светоскоростной звездолет, на котором чаще всего и путешествовали по Вселенной его любимые фантастические герои, оказывается, еще очень и очень нескоро построят.

Да и построят ли вообще?

С приближением скоростей к световому пределу возникают грандиозные трудности, и как их преодолеть науке пока неизвестно даже в принципе. Да и с этой, невообразимой лишь по земным крошечным меркам, предельной скоростью тоже ведь не очень-то разлетишься по Вселенной! До самого близкого и наверняка уныло безжизненного Сириуса три с лишним года, а до ближайших наиболее интересных звездных систем так и всей жизни не хватит.

Из всего этого явственно следовало, что и его новой высокой мечте, мечте стать межзвездным астронавтом-исследователем тоже не суждено ни-как сбыться. Сие столь завидное поприще есть удел романтиков дальних столетий, а его время уже наступило, время сделать выбор конкретный незаметно пришло.

И вот теперь, пожалуй, оставалось лишь единственное. Не покидая родной планеты, уже здесь на Земле изобрести или открыть что-нибудь «такое»…

Фантастические ученые-изобретатели почти все были физиками. А еще — учителем физики в их классе был именно Сергей Петрович Шагалов.

На уроках физики в классе неизменно царствовали те же строгие дисциплина и порядок, что и у Живёлы или Дикого, но там лишь легкий шепоток или шорох — сразу неистовый крик и всеобщее оцепенение; Сергей Петрович же мог и за урок целый по-настоящему так и не засерьезить голос. И не потому вовсе, что был роста огромного, спортивного сложения (поговаривали, что он в молодости действительно много занимался спортом), просто на его уроках все было совершенно не так, как у других преподавателей.

Проходят, например, они закон Архимеда.

— Лето не забыли еще? — спрашивает вначале учитель улыбчиво, словно и сам посмеиваясь над наивностью своего вопроса.

И действительно, сразу целый хор ребячьих голосов в ответ. Лето!… ну как же забыть его, вольное звонкое лето…

— На речке все плавали?

И это вопрос совершенно нелепый. Лето и речка, словно синонимы для каждого неманца.

— И ныряли, конечно… А с камнем нырял кто-нибудь? Ну-ка, хлопцы!

— Сколько раз!.. Конечно!… в Железном! — слышится в ответ отовсюду.

Ныряли во многих местах на реке, но любимейшим местом поселковых мальчишек был Железный Берег с его прямым, как стена высоченным отвесом. В одном месте берег треугольным травяным мысиком заступал обрывисто в реку, здесь образовался струистый глубокий омут. Крутило слабо, а вот зато глубина! Многие пытались здесь достать дно, ныряя с тяжелым камнем.

— А заметили, где камень легче? Ну-ка, ну-ка, кто скажет… в воде или на берегу? — спрашивает дальше учитель.

В памяти Игната тот час встает жаркий солнечный день, блистающая на солнце ленивая полоска Немана. Он ныряет за «матицей», крохотным серым червячком-личинкой и первейшей рыбачьей наживкой, что водится обычно в больших земляных грудах, береговых отвалах. Отвалов этих всегда великое множество в глубоких обрывистых местах, нащупаешь груду: мелочишка, кажись, нет вовсе и смысла тащить, а лишь едва из воды показалась — в миг единый, как свинцовая стала.

— В воде, в воде легче! — забыв даже поднять руку, с места вскрикивает он.

— Правильно заметили, — с удовольствием соглашается учитель. — А теперь давайте подумаем вместе, почему и насколько.