Владимир Колковский - В движении вечном

— Говорит Москва!.. Говорит Москва!.. Передаем сообщение ТАСС!.. Передаем сообщение ТАСС!

И снова еще один подвиг, еще одно грандиозное достижение… И юное сердце в восторге на взлет, и строки на память, что были мечтою далекой в восторге начертаны:

Из книг и учебников Игнат знал, что до революции «бедные» голодали, кусок черного хлеба для них был роскошью, а теперь на праздники столы «ломились от яств»… Продукты, хлеб были сказочно дешевы. Каждый день дома покупали целых пять буханок хлеба, четыре черного и одну белого. Часто хлеб был только что из «пекарни», так называли в поселке свой маленький хлебозавод — бабушка, похудевшая уже, согнутая приметно годами, но тогда еще энергичная и живая, ломала ему тот час же горбушку черного:

— Держи-ка, Игнатка, самая детиная еда!

Хлеб был еще теплый, поджаристый, с аппетитной душистой корочкой, кажись, так и съел бы его весь. Но разве можно съесть за раз целых пять буханок? Даже на всю семью на день хватало лишь двух.

Бабушка ставила тяжеловато на широкое дощатое крыльцо объемный круглобокий «чигун» с теплой водой, не спеша, старательно замешивала одну. Летом вмиг сбегалась и слеталась со всего двора разноперая птичья компания.

— Все-е… все тут! И куры, и утки, и гуси, — приговаривала ласково старушка, по-хозяйски, умело командуя в центре всей этой галдящей крылатой компании. — И кот тут, гляди, и собака.

И вправду: и кот, и собака тоже всегда были тут, присаживались в рядок на удивление мирно в ожидании законной пайки. Еще две буханки черного хлеба немного позднее бабушка замешивала свиньям, и каждый день Игнат видел это… Однажды его приятель бросил недоеденный хлеб с маслом просто под ноги в дорожную пыль.

— У войну б за то! — гневно начал седой сухопарый старик, что сидел невдалеке на простенькой покосившейся лавочке. — У войну б за то людцы…

И он не договорил даже, словно вдруг захлебнувшись гневом.

Его сосед рядом, лысоватый, но еще с виду крепкий и свежий улыбчивый дед, вздохнувши протяжно, чуть заметно кивнул:

— У войну бы, небось, и с тем сметьем слизал! Мальчо ище горькое… И что оно, скажи, ище бачило?

— Горькое! Днями, як на выгон, выдь-ка сам, глянь, что туда накидали… Туда, Петро, детвора не выносит!

— Дождали и то… изобилия… А помнишь, Иване? Еще и казали, коли и то буде?

— Я-то помню. Я-то, як раз, вельми добре помню, як лебеду да ржище мешали! — говорил возмущенно седой. — Трухи той водицу сырую засыпал и хлеб…

— Зато вот теперь свиней кормим! — усмехнулся на это вдруг совершенно неожиданно лысоватый сосед. — Порося на убой житним хлебушком… Ты вот и сам днями с лавки цельну торбу чу-уть пёр, благо что лисапет есть… Вот скажи! Вот скажи ты мне, братко, и на кои ляды у бобылях тебе стольки?

— А чем, чем? — переменившись в лице в одно мгновение, уже как бы и заоправдывался в ответ смущенно седой. — Чем, скажи ты, кормить? Комбикорм той в лавке в дефиците, ведь не укупишь! А посеять, вырастить… где земля? Кругом колхозы… и кто ж тебе дасть? А без жита, пшеницы… и где ж тебе тое мясо?

— Правильно… Советский Союз! Страна ба-а-гатая, и Етнам тебе тута, и Куба, и Африка… В-весь свет! В-весь свет, почитай, теперь кормим, что ж на хлеву мелочиться? Можно и свиньям хлеб, коль цена тая в лавке копейчина… А ты… ты не бери так в душу, Иване, переживем! — то ли утешал его, то ли теперь уже просто рассуждал негромко вслух лысоватый. — Переживем… И войну тую пережили, и голод, переживем и изобилие, дасть Бог! Да вот только и оно… И оно глядит на все, мальчо энто.

Два раза в год на Первомай и октябрьские праздники был тогда военный парад на Красной главной площади страны, и Игнат вместе со всеми взрослыми обязательно смотрел его дома по телевизору.

«… героический созидательный мирный труд советского народа надежно хранят его доблестные вооруженные силы. Любую агрессию, от кого бы и откуда она не исходила, ожидает незамедлительно сокрушительный отпор!», — вещал уверенно, грозно за кадром торжественный строгий голос.

Стальными, серо-зелеными бронтозаврами тяжко ползли по багровой площади тупоносые цилиндры стратегических ракет.

— Одна такая колбаса штат Техас накроет! — замечали значительно, переглядывались между собой мужчины. — Или пол-Европы ихней… Нью-Йорк сгорит, как спичка.

— Борони Бог той войны и снову побачить! — горячо спохватывалась, торопливо крестилась рядом в ужасе бабушка.

Ее успокаивали, словно посмеиваясь от души с ее старческой наивно-сти:

— Не боись, бабка, Советский Союз! И кто ж теперь на нас сунется?

Игнат тоже усмехался, но слегка и недолго. Он ведь знал, знал прекрасно, что и у «них» тоже очень много таких ракет.

— Мы можем гарантированно уничтожить Советы пять раз! — заявлял снова отважно американский генерал.

На это, однако, ему резонно отвечал его более рассудительный соотечественник:

— Я не знаю, сколько раз их можем мы… Но вот что они нас — раз и навсегда! — это я прекрасно знаю.

Игнат много раз видел на фотоснимках, что случилось с японскими городами после первых в истории ядерных бомбардировок. Но хиросимский «Малыш» теперь и вправду мог показаться лишь «малышом», теперь только одна-единственная стратегическая ракета несла на себе заряд больший, чем заряды всех прошлых, отгремевших когда-то на планете бесчисленных войн.

— Земля содрогнулась! — услышал Игнат однажды в случайном разговоре об одном из подземных термоядерных испытаний. — Сто мегатонн рванули…

И в душе его тоже словно что-то содрогнулось. Десять тысяч Хиросим за раз! А что если весь термоядер… и сразу?

Это даже невозможно было представить. Перед глазами мгновенно восставало лишь то, что будет после… Серая мертвая пустыня, пыль на руинах, пыль в воздухе… Сплошная серая мельчайшая пыль покрывает небо в сплошную так, что и оно кажется сплошь серым от непроглядной удушливой пыли… И силуэт одинокий где-то вдали на горизонте, как жалкий нелепый итог, как сгусток заразной, пропитанной ядами, радиоак-тивно мерцающей пыли… И вспоминалось где-то прочитанное: «Да позавидуют мертвым живые!» — но ведь он-то… Он-то, по сути, еще и не жил.

Множество интереснейших книг читал Игнат о прошлых войнах, множество смотрел кинофильмов. Книги и кинофильмы тогда были в огромном большинстве своем о войнах, в особенности о войне недавней, самой кровавой Второй мировой. Книги указывали прямо, что с первых дней своих человек непрерывно воевал с человеком, с годами войны становились только более масштабными и кровопролитными, вот и вся она разница… Вся-то разница, в принципе.