Луис Карлос Монталван - Пока есть Вторник. Удивительная связь человека и собаки, способная творить чудеса

Природа военных увечий такова: стоит оказаться вне зоны боевых действий, и раны только усугубятся. Вот почему столько военных с покалеченной душой идут на второй и третий срок, объясняя это тем, что «не смогли приспособиться» к мирной жизни. Наверное, поэтому я добровольно вызвался, чтобы на несколько лишних месяцев меня прикрепили к иракским войскам в Южном Багдаде, в так называемом Треугольнике смерти. Хотя меня чуть не убили вероломные союзники, я снова добровольно поступил в распоряжение иракцев, отправился в один из самых опасных районов Багдада — отчасти из чувства ответственности и вины, но в основном для того, чтобы угомонить свои мысли. Я не обращал внимания на физические травмы, невзирая на изнуряющую боль, участвовал в облавах и боевых операциях по зачистке. Выплеск адреналина, отвлекающее действие мне нужны были сильнее, чем личная безопасность.

Хуже всего, когда появляется время подумать, а его-то у меня было в избытке, когда в течение двух месяцев я был прикован к постели, восстанавливался после операции на надколенном сухожилии. Мое тело было в жутком состоянии. Колено лишилось подвижности. За два года без лечения сломанные позвонки «клиновидно деформировались», сместились и стали ущемлять нервы — это как раз и вызывало онемение, боль и прострелы. Мигрени — результат многочисленных контузий — начинались неожиданно и длились днями. Иногда я боялся двинуться. Да что там двинуться — стоило открыть глаза в освещенной комнате, и меня пронзала боль.

С головой было вообще плохо. Воспоминания, черные мысли, кошмары. Чуть ли не каждую ночь я просыпался в поту, абсолютно уверенный, что лежу на земле в Аль-Валиде и жду удара убийцы. Днем, не имея дел, которые отвлекали бы меня, я все время думал о войне. Вспоминал свои сражения и годовщины: первый бой, первый увиденный труп, первое убийство, день, когда я избежал смерти, и прочие памятные дни, которые всегда сидят в голове солдата. В конце концов я начал исследование. Я не мог забыть о войне, поэтому принялся читать все, что мог, о военных целях и планировании, начиная с бездушных документов Минобороны и кончая репортажами и блогами солдат с поля боя. Я сводил себя с ума, но остановиться не мог. Только поиск ответов сохранял мне рассудок.

После двухмесячного восстановительного периода армия отправила меня в Форт-Беннинг в качестве старшего помощника командира роты «Би» 1-го батальона 11-й пехоты. Это было назначение, чтобы мне вернуться в колею. В тот момент уже всем было очевидно мое паршивое состояние, но, как и все прочие армейские подразделения, рота «Би» была недоукомплектована, а темп операций был слишком высок. Моя задача была в том, чтобы помочь подготовить к бою 650 ребят, недавно произведенных в офицеры, но инструкторов не хватало, чтобы должным образом натренировать столько лидеров. Я был в ужасном состоянии, заметно хромал, и стоило бы позаботиться о себе, но было бы безответственно не разбиться в лепешку ради этих мужчин и женщин, отправляющихся на войну, хотя я уже и не верил в американскую армию.

Нет, не так. Я верил в армию. Я любил ее больше, чем когда-либо, я уважал тех, кто сражается в ней, и беспокоился о них. Но я не верил в старших офицеров, управлявших армией, и в гражданских, подливающих масла в огонь войны. Ребят, которых я натаскивал, посылали на плохо спланированную операцию, людей в поле не хватало, и я должен был сделать все, что в моих силах, чтобы подготовить их.

Я был зол. Оглядываясь назад, я вижу, что именно злоба определяла тот год моей жизни. ПТСР — это расстройство, которое тебя зацикливает, ты психологически не в состоянии преодолеть травмы прошлого. Столовая, военная форма, тренировки — все это вызывало воспоминания о самых страшных моментах в Ираке. Когда я не отвлекался на работу, то терялся в прошлом, пытаясь среди множества мелких подробностей увидеть, когда и что я сделал не так. Предательство и злость были моими паролями, они никогда не оставляли меня, даже в самые счастливые минуты. А еще я бродил по кругам ярости, отчаяния, беспомощности, скорби по ушедшим друзьям, вины, стыда, тоски по потерянному делу всей жизни и постоянного глубокого одиночества, которое накрыло меня, как флаг накрывает гроб на похоронах.

Чуждый всему миру, мучимый страшными раздумьями, я переехал за 50 километров от своих товарищей, в трейлер, окруженный двухметровой стеной с колючей проволокой поверху (стену построил не я: хозяйке угрожал ее бывший ухажер, вышедший из тюрьмы). Наверное, я пытался отгородиться от людей. Свое настоящее я уже упустил, и даже в Салеме, штат Алабама, воспоминания об Ираке возрождались, чтобы похоронить меня. Их могло вызвать все, что угодно: запах обеда, птица, на миг заслонившая солнце, нож, который я всегда держал при себе.

Я не гнал от себя картины прошлого. Вместо этого я стал копать все глубже, продолжая расследование, начатое в Колорадо. Днем я двенадцать часов тренировал офицеров, а ночью восемь часов изучал правительственные документы с бутылкой пива в руке или рома «Бакарди» на столе. Медленно, страница за страницей, я превращал свою злость в праведный гнев, а потом в настойчивое желание бороться за справедливость и правду. Я 16 лет был бойцом — так сработал инстинкт выживания. Некая скрытая часть меня понимала, что если я буду верить в свое дело, то никогда не сдамся отчаянию. Поэтому ночь за ночью я читал доклады Министерства иностранных дел и Министерства обороны (тысячи страниц!), обрабатывал сотни и сотни цифр и выписывал свои мысли, чтобы понять, почему война, которую я прошел в Ираке, так разительно отличалась от войны, запечатленной в СМИ, и почему она так и не привела к победе, которую мы могли бы одержать.

В январе 2007 года, через два года после того, как Джордж Буш объявил о наращивании войск в Багдаде и провинции Аль-Анбар, сжатая 20-страничная версия моего исследования того, что я видел в Ираке, была опубликована в разделе публицистики «Нью-Йорк Таймс» под названием «Потеряв Ирак, весь и сразу». В этом эссе было две главные мысли: попустительство коррупции в американской и иракской армиях и безответственность высокопоставленных чиновников. Моя работа вызвала немалое волнение в военной среде. Мои выводы подтвердили десятки боевых офицеров, в том числе несколько офицеров высокого ранга, с которыми я служил. Преподаватель Военной академии сухопутных войск предложил мне попробовать себя в роли профессора. Меня пригласили в Американский институт предпринимательства в области исследования социальной политики — консервативный научный центр, «неофициально» разрабатывавший стратегию для проведения в жизнь бушевского наращивания войск. В этом институте я участвовал в серьезных дискуссиях с учеными и стратегами, такими как отставные генералы Кин и Барно и действующий генерал Уильям Колдвелл, в данный момент возглавляющий обучающую миссию НАТО в Афганистане.