Александр Силаев - Рассказки конца века

В нижнем ящике стола отыскали архив Пугачева. Бумаги раскидали по комнате, некоторые, пачкой, сложили ему на живот. Подожгли. Потом, когда огонь разгорелся, кинули сверху черное пальто, потушили, сжигать квартиру им, видимо, не хотелось. Может быть, прикуривали от костра сигареты, не знаю. Наверное, он умер от боли, только этого не заметили. Принесенным топором начали рубить голову. Неумело, неловко. После двадцати-тридцати ударов она нехотя отделилась от горелого тела, и ее, не чищенным башмаком, выкатили к батарее (у виска остался земляной след). Побили редкую посуду, затопили ванную, и один из них пытался написать кровью, но, видимо, быстро устал: осталось лишь буква «а» на стене; непонятно, какое слово с нее начиналось. Вряд ли оно было особо длинным, но что сейчас гадать? И чуть не забыл. Кто-то из них насрал прямо на подоконник.

После кончины товарища жизнь моя, на диво всякой твари, наладилась. Так, кажется, говорится?

Раньше оно как? Процентов на шестьдесят — копирайтером, на сорок — криэйтором, и на все сто — функцией, ничем, симулякром. Такая вот работа, без любви, без будущего, без корней, кроме своего же, трехбуквенного: эр, а, бэ. Кстати, сверху было такое же. Деловитые бездельники. Однако их никчемность, в отличие от моей, ударно ценилась.

А потом — оба-на. Под меня легли западно-сибирские филиалы, и консалтинг, и связь с общественностью. Связался. Общественность была так себе. Чуть опасные связи, затейливые, вязкие. Арабская такая вязь. Как известно, нет у нас никакой общественности, глюк она, ну и связь, соответственно, звон-позвон, прогибание беспозвоночных.

Я, модный, эпатировал, шутковал: в черной машине «ауди» — черный телефон. Без единого провода Ставил, пуская слюни. С диском, 1980-го, наверное, года. А может — 1970-го? Спрашивали: э-э? Отвечал: для связи с самим собой. А то теряюсь, ик, и блуждаю, заблуждаюсь, блудю… Ухмылялся. Мне верили: стало быть, надо. Доверяли. На слово, на вкус, на цвет. Быстро находились товарищи, я их, сук, размножал, я их, блядей — ксерокопировал .

Ну, скажем так, легла фишка — и легла администрация, и эти. Лежат себе, пищат, пасти разевают — бабла им. Бандиты гоняли политиков, силовые кланы, так скажем, опред е ливали бандитов. Но это внешне. Сказать, что РФ тогда правила олигархия — гониво, максимализм. Какая там, в жопе, олигархия? Я заглядывал, выглядывал, изучал. Силился отсечь, въехать. Не-а.

Короче, восхождение выдалось ослепительным и манящим, однокурсники сказали бы — охуительным. Однокурсникам, как известно, надо верить, даже моим.

Скажу сразу: это случилось.

Поздняя весна, Подмосковье. Все такое зеленое, будто мир таким и родился. Я тоже любил грозу, а она меня — ну не знаю. Мне, по большому счету, по фигу. Главное, что я вычитываю, выглядываю любовь. Ролан Барт, обратно нашему Пугачеву, писал: рецепция важнее интенции. Объяснюсь. Возьмем девку, и трахнем хотя бы мысленно. И спросим мысленно, что важнее при этом — интенция ее или рецепция, причем не ее? Только честно, как мужик мужика. Ясно, что рецепция. Вот и в чтении. В конце концов зачитать — в некоем роде затрахать, и трахнуть — в некоем роде вычитать… И недаром есть старинное слово «познать», неприменимое, правда, более ни к тому, ни к другому…

На Старой Площади лифты значительно лучше, даже не лучше, скажем так, человечнее. Большие такие. И пустынные коридоры, и ковровые дороги, и кабинеты в десятки метров — те, куда мы ходили. А сейчас зеркалилось. Всего-то, кажется, этажа четыре. Не помню, впрочем, как с этажами, не важно на хрен, вот его и не помню.

Помню зеркальный лифт… хотя тоже оно неважно. Стены, потолок, к счастью, пол простой. К счастью? И сам лифт вычурный, угловатый, кажется, восьмигранником. Пансионат был администрации президента. И сейчас там. Там белоснежно-сонные номера, но помилуйте — зачем восьмигранником?

Я, один, смотрел на себя с потолка, со стен, отражался и перекрещивался, и не по себе такое — попробуйте. Полтора часа, что ли, ехать. Мы косили под семинар, политологи, то, се, горизонтальные связи, региональных элит, системность. Контр-элит? Нет, полноте, просто элит, отстаньте. Мы были отлично замаскированы.

Ехал с первого, отражался. На втором дверь мягко открылась, и мягко вошел Химик. Маленький, худой, с округлым чемоданчиком. Ладный. Складный. В черном костюме, в легкой усмешке, в бежевом галстуке.

— Господи, — сказал я.

— Пиздишь, — сказал Химик. — Я не Господи. Я его даже не видел.

И улыбнулся. Я улыбнулся в ответ, я не знал, я ничего не знал…

и добавил: — Не обижайся. Все знают, как мы любим тебя, так что попусту. Пустое же все. Давай-ка лучше, покурим-ка. Ты не куришь… да? Только марихуану, да? Наркоман несчастный. Ну, постоишь.

— Вы здесь?!

— Все когда-нибудь случается. Ы, — сказал Химик, — я везде. Плохие времена нынче, вот что я тебе скажу. Мяч Бостонскую группу водит. Кингмейкеры с Побережья… Восточного Побережья… Видишь ли? Видишь?

Химик взял меня чуть выше локтя, увлек за двери. Мы вышли на последнем, в полукруглый холл. За окном постукивал дождь, хорошо себе, тук, тук, тук…

— Хорошо, — сказал Химик, вынимая сигарку. — Педик с Мячиком дозабились месяц назад. Это ягодки, но давай с цветочков, давай. «Локхид» совсем того, знаешь? А Уолл Стрит — ну чего тебе Уолл Стрит? Дался, что ли? У них, во-первых, своя проектность, во-вторых, купили их к ебеням. Знаешь, что дальше будет?

— Усиление ислама?

— Хуй тебе усиление ислама, — сказал Химик. — Их, дурных, системно используют. Ты же видишь, что такое системная целостность. Это, кстати, открытый дискурс: ходи в него, понимай. Ширвани британскую форму и не снимает. Ну, Басаев, Басаев. А знаешь, с кем Нухаев вообще сидел? По Лондону, по Токио? Какое там Ведено, один Вашингтон. Вижу, что знаешь. Постсовременность имеет родовые особенности. Тоже знаешь. Террор и антитеррор являют конгруэнтную сеть, и это даже не диалектика, это просто единство. Вот спорят: осенью девяносто девяностого — свои или не свои? Ну, дома в Москве. А это, в принципе, и неважно. Все известные террористы, если они выживают, суть агенты влияния первых модераторов. Независимо, кстати, от своих представлений на этот счет. Именно влияния, и не локальных, замечу тебе, элит. Но мы с тобой про ислам. Ныне идет, так скажем, перезаточка. В двадцатом веке ислам накачивали с иной задачей. Сейчас формируется некая ось против США, но она скорее внутри, нежели снаружи. Представь, будто некий центр — в англосаксонских полях — в ближней стратегии проплачен за арабские деньги. По Ираку, скажем, Сауды копали в Англии под правительство. Маленько бы, и докопали, Лондон бы увел своих. Разрыв с США — вхождение в Европу. Вот так забавно. Запада больше нет. Но то, под что дается ресурс, есть проектность, стоящая в реальном плане… блядь… ну смотри: некая, скажем так, непосредственность того же центра якобы проплаченной силы, причем в его же долгосрочке. Да что такое США — ты думал?