Александр Силаев - Рассказки конца века

— Нет, — твердо ответил Влад. — Громоздкая вещь. А так ничего, кто бы спорил.

— А, все понятно, — развеселился торговец. — Вам бы что помельче, маленькое, да удаленькое, а? Понимаю: дворовые проблемы, непонимание родителей, конфликт с педагогом. Вот браунинг. Дивная вещь, очень молодежная. Знаете, как пацаны разбирают? Почти как девушки. А тут недавно малыш заходил, ему бабушка гулять запрещает — так он ей решил в живот пальнуть, чтоб все наладилось. Смышленый такой… Значит, браунинг?

Видя нерешительность, он добавил:

— Ах да, цена. Это тоже очень понятно. Если вас волнуют деньги, могу предложить: револьвер старый, на пять патронов, с начала века лежит. Дешевле ничего нет, извиняйте. Но он — историческая реликвия. Из него еще Крупская застрелиться хотела. И боеспособен как новый. Намного проще использовать его, чем, скажем, кухонный нож. Пока ножом горло расковыряешь — замучишься. То ли дело — башку снес, и порядок.

Он выдвинул ящик. Извлек реликвию, протер его, нежно погладил ствол.

— Вам завернуть или так берете?

Влад поморщился:

— Я же не сказал, что беру.

И добавил:

— А что-нибудь совсем крутое имеется?

Продавец прогнал улыбку с лица. Серьезным стал и внимательным. Кинул взгляд по сторонам, зорко кинул, проверчиво. Одни они, нет других.

— Короче, так. Об этом ты никому не скажешь. Вещь действительно, того… как ты сказал.

Влад начал вздрагивать пальцами, зубами, ушами — дрожать, так по-настоящему.

— По настойчивости я понял, что ты все знаешь. Понимаешь, что это ширма. Понимаешь, что другим занимаемся.

Он усмехнулся:

— Скажешь кому левому — ножовкой голову отпилим. У нас с этим четко. Ладно, пошли.

И они пошли. Симпатичный продавец завел его за прилавок, увлек за дверь, та вела в коридор, узкий и полутемный. Коридор упирался в другую дверь. За ней таилась кладовка, маленькая и погруженная в темноту.

Да будет свет? Продавец стукнул по выключателю. И стал свет.

— Смотри, — прошептал он.

Ох и насмотрелся Влад. А продавец шептал, смахивая на старинного заговорщика:

— Видишь, да? Иммануил Кант, полное собрание сочинений. А слева Гегель, еще посильнее будет. Есть два тома Шопенгауэра. Но это для своих корешей, так что прости, брат. Возьми Канта. Та еще вещь.

Влад дышал пылью и не мог надышаться, пыль пахла обворожительно. Лампочка светила тускло, как и полагается в таких помещениях. Чудесное место, он будет приходить сюда раз в неделю.

— Мне всегда почему-то казалось, что вы должны заниматься именно этим, — прошептал Влад.

Торговец не мог скрыть гордости за фирму и за себя, работающего на такой смелой фирме:

— А что ты хочешь? Черный бизнес. Гуссерля вон в коробках из под анаши провозили, чтоб таможня не просекла. Античку вообще перли в ящиках из под авиабомб. Тоже повезло, через все посты такую партию проволочь — как раз на новый джип.

Помолчали для нагнетания доверия.

— Ну что, парень, старичка Иммануила берешь?

— А то!

Странное дело, он никогда не интересовался подобной… продукцией. А тут выложил последние деньги. И хватило денег-то. И место в сумке хватило. И хватило место на физиономии продавца для резиново-уродской улыбки.

— Может, Спинозу возьмешь?

— Завтра.

— Ладно, брат, отложу для тебя. Только чтобы завтра деньги на бочку. У нас все-таки черный рынок, а не шахер-махер, вроде биржевой мерихлюндии.

Вдвоем они вернулись в торговый зал. Антураж спокойно висел на стенах.

— Нехудо у нас обставлено? — хитро подмигнул продавец.

Как вежливый мальчик, Влад подмигнул в ответ. Минуты две перемигивались, и посмеивались, и знающе улыбались. С трудом расстались.

Он шел домой по вроде бы родным улицам. Но творилось на них неродное и доселе невиданное. Ничего опасного не было, скорее наоборот — живи себе спокойно и радуйся. На улицах никто никого не грабил, не убивал, не насиловал. Более того: не трогал пальцем, не поминал лихом, и мысленно не желал худого, фантастика — никто никому не желал худого! Люди останавливали других людей на улицах и начинали желать им добра. Минуту желали, две, три… чтоб детки были толстыми, скотинка там не дохла, картошка росла, чтоб войны, понятно, не было… пять минут желали, десять, пятнадцать. Бедняга начинал вырываться, его ловили, привязывали к фонарному столбу и продолжали желать добра: чтоб прадедушка не болел, и чтоб домашний хомячок не тужил, чтоб кошка в ус не дула, чтоб жена не ушла.

Гаишники тормозили примерных водителей и давали им взятки, чтобы те продолжали так правильно и безопасно ездить; молодые люди в дорогих костюмах стояли посреди тротуара и пихали пачки долларов по карманам мимо идущих старух; дети во дворах играли не в войну, а в мирную жизнь; проститутки отдавались за спасибо; воры просили прощения у лохов, а милиционеры извинялись перед ворами.

Только один раз он встретил насилие: трое мужчин в смокингах привязали нищего бродягу к тополю и насильно кормили его красной икрой. Бродяга не хотел, он отпихивался и отнекивался изо всех нехилых бродяжьих сил. «Хлеба хочу, черствого!» — орал он голосом недорезанного. «У нас тут не ресторан, жри, чего дают», — хмуро отвечал один из мужчин, ловко манипулируя ложкой. Прохожие умоляли троицу не издеваться над нищим, но ребята в смокингах посылали всех и делали свое дело. «Не мешайте, у нас по плану благотворительность», — огрызался главный, беззастенчиво демонстрируя повязку со свастикой на левом, как водится, рукаве. «У-у, фашист», — шипела толпа.

На площади шумел митинг. Несколько десятков дорогих иномарок стояло поодаль, реяли лозунги: « Долой народное правительство! », « Эксплуатацию человека человеком — в жизнь », « Дадим отпор врагам мирового сионизма » и т. п.

Оратор кричал с трибуны:

— Да здравствует Великая Контрреволюция! Выпьем кровь из народа! Поклонение доллару всесильно, потому что оно верно!

Из толпы неслись возгласы:

— Все на биржу!

— Свершилось!

Кто-то чересчур радикальный предлагал сегодня же взять банки, контрольные пакеты и недвижимость. Не забыть металлургию и нефть, а прочую хренотень оставить тому, кто в них больше нуждается, если такой дурак, конечно, найдется. Чересчур радикального сразу же обвинили в либеральном оппортунизме, пришили детскую болезнь правизны в жидомасонстве и отправили дилером на Соловки.

Гордо реяли над митингом портреты вождей: Форда и Рокфеллера, Билла Гейтса и. Бориса Березовского, Анатолия Чубайса и Джорджа Сороса. Нестройный хор затянул про буревестника над фондовым рынком. Затем грянули про пул нерушимый банкиров свободных. Спели про заклейменный проклятьем мир «новых русских». Наконец, исполнили про мерседес, который вперед летит и у которого в Лал-Вегасе остановка. Спели и о красных враждебных вихрях, и про юного валютчика, убитого за франчайзинг, и про то, что от тайги до британских морей русская мафия всех сильней, и о многом другом спели, не менее задушевном.