Мигель Сихуко - Просвещенные

Современная Манила. Та, что когда-то была жемчужиной Востока, теперь — потасканная вдова с горбом и мозолями, с воспоминаниями о чарльстоне, который она пританцовывала под импортные, безупречно сыгранные мелодии Кинга Оливера [56] *Джо Оливер (1885–1938), по прозвищу Кинг («Король»), — влиятельнейший джазовый композитор и музыкант, наставник Луи Армстронга. , с запекшимся макияжем и густо напомаженными тонкими, поджатыми губами. Манила, доверчивая дочь Востока и Запада, красоту которой изуродовали ковровыми бомбардировками берегущие личный состав освободители, поставив ее в один ряд с Хиросимой, Варшавой и Сталинградом. С воздуха она видится спокойной и несуетной. Внизу это город, запутавшийся меж добрых намерений и беспредельно властвующей жаждой жизни. Жизнь продолжается благодаря милосердию Божию, с помощью клейкой ленты и филиппинской народной сноровки. Пятьсот лет назад испанские конкистадоры зашли на своих деревянных кораблях в прекраснейшую гавань на земле, чтобы приступить к своей миссии, которую историки назвали «Религия, золото, пушки». Их крепость осталась на месте, а также их религия и кровь, а вот золото они и все прочие увезли с собой или распределили между своими местными представителями. С тех пор Манила сильно изменилась. Почти не изменилась. Если вы знаете, куда смотреть, то нет на земле города увлекательнее. Шасси касаются земли. Пассажиры аплодируют.

Случайные зрители с увлечением следят за действом. Скопившиеся на перекрестке машины перекрыли дорогу. Антонио сбавляет скорость. Орлиным взором ищет Доминатора. Вот он! Он бросил свой аквабайк и бежит по лестнице пешеходной эстакады. «Японский бог, — бормочет Антонио, — если он доберется до той стороны, то ускользнет в торговый центр, а в такой толпе мне его уже не найти». Антонио бешено газует, аквабайк проносится через перекресток между автобусами и такси, чьи пассажиры зажмуриваются, не веря своим глазам. Антонио набирает скорость, его черная кожаная куртка полощется за спиной, как плащ. Он резко берет вправо и несется прямо на полузатонувшую машину. Аквабайк, скользнув по капоту и лобовому стеклу, взмывает в воздух. Антонио цепляется покрепче, пригнувшись к рулю. Человек и машина под ним поднимаются все выше и выше, мотор воет пронзительно, как банши [57] * Банши — персонаж ирландского фольклора, привидение, жалобным воем предвещающее скорую кончину. на раскаленной сковороде. Они приземляются на пешеходной эстакаде, металлическое днище аквабайка искрит, скользя по бетону. Доминатор оборачивается на ходу и, вылупив глаза, смотрит ошарашенно. Байк нагоняет его. Перепрыгнув через руль, Антонио летит подобно дикой газели и хватает Доминатора за ноги. Оба валятся, и Антонио шепчет врагу на ухо: «Я предпочту сверху, если ты не против».

Из хвостовой части самолета, заглушая аплодисменты, кричит женщина. Щелкают ремни безопасности — клик, клик, клик. Пассажиры бросаются к окнам справа по борту. Поверх чьей-то головы мне удается разглядеть темные, налитые дождем тучи над блестящим новым терминалом. Громоздящиеся вдали два столба зловеще-черного дыма как будто поддерживают небеса. У их подножия пылает огонь.

Тайны, сны, мифологии, жестокость изгнания, несовершенство языка, осыпающиеся воспоминания, как все начиналось и чем все закончилось, — вот базовые темы литературы.

Историю про рассыпавшуюся пачку денег у моего соседа в самолете я присочинил. Да и его откровения про возвращение домой ради детей тоже не совсем достоверные. Но если б я с ним заговорил, уверен, именно так он и сказал бы. В общем, я как бы сказал это за него. Чтоб он стал не просто соседом с неприятными манерами. И то, что я сказал за него, я прочитал в его глазах. Но на самом деле мы так и не разговорились. Когда он попытался завязать беседу, я закрыл глаза и притворился спящим.

Впредь обещаю говорить только правду.

В последние месяцы жизни Криспина мы сблизились даже больше, чем я мог ожидать. Я дошел до того, что уже и сквернословил в его присутствии. Наша дружба завязалась, когда на семинаре Лиз Харрис [58] *Лиз Харрис — американская журналистка и писательница, 25 лет проработавшая в журнале «The New Yorker». В настоящее время — профессор литературы в Колумбийском университете. мне задали написать про него биографический очерк. Мы с Криспином встречались в каком-нибудь кафе или ресторане и чопорно сидели, разделенные диктофоном, как натянутой колючей проволокой. Чаще всего это был ресторан «У Тома» на Бродвее, тот, что все время показывают в «Сайнфелде» [59] * «Сайнфелд» — популярный телесериал, выходивший на канале Эн-би-си в 1989–1998 гг., в главной роли комик Джерри Сайнфелд (р. 1954). . Под конец семестра я сдал работу. У меня было чувство, что Криспину хотелось на нее взглянуть, хотя он не спрашивал, а я так и не предложил. Через пару недель после нашего последнего интервью он наконец пригласил меня в свой кабинет на чашку лапсанг-сушонга с печеньем мадлен. Теперь, не находясь более под пристальным наблюдением, он чувствовав себя заметно свободнее. Я обратил внимание на его неожиданно застенчивую улыбку. Мы сидели, жевали, болтали. Даже не помню о чем. Наверное, о книгах. О литературе. Грудь его клетчатого джемпера была вся в крошках. Когда я встретил его на следующий день, крошки никуда не делись.

То ли от безысходности, а может, от искренней симпатии, но мы стали чаще встречаться. Сперва мне было неловко, как бывает, когда впервые сталкиваешься с настолько очевидно одиноким человеком. На шумном и суетном университетском кампусе Криспин был константой примелькавшейся всем не меньше бронзовой скульптуры Альма-Матер. Каждое утро он взбегал, а после обеда спускался по лестнице в библиотеку Батлера из своего кабинета в Философи-Холле — с печальным выражением лица, одетый как фланер со средствами. Мне он напоминал вырядившегося ковбоем токийца, — впрочем, в коричневом твидовом костюме и видавшей виды красной фетровой шляпе с изумрудно-зеленым пером за тесьмой он выглядел почти стильно. Этот костюм с легкими вариациями был неизменным вне зависимости от погоды; под мышкой всегда был зажат оранжевый блокнот. Обычно он шел, уставившись в раскрытую книгу; с тревогой, замешанной на постыдном предвкушении, я наблюдал, не споткнется ли он и не получит ли по голове футбольным мячом или фрисби.

Однако во время наших интервью он говорил ясно и по делу. Он произносил целые речи о первенстве литературы как «искусства, летописи человеческой природы»; или же о «произвольном разделении» на художественную и документальную прозу; о недугах нашей национальной литературы; о проблемах литературного бриколажа как повествовательной структуры. Я многому научился у Криспина, но многое из его лекций тут же вылетало у меня из головы. Тем не менее он был одним из тех учителей, которые, постепенно вводя вас в контекст, помогают открыть множество сфер жизни, в которых вы до сих пор были настолько несведущи, что не могли составить даже неверного представления.