Марсель Гафуров - Территория памяти

Неожиданно раздался телефонный звонок. Позвонил первый секретарь обкома комсомола Ирек Сулейманов. Отвечая ему, Юра сообщил, с кем он сидит, и, положив трубку, сказал:

— Ирек пригласил нас обоих к себе домой, поехали!

Приглашение заинтриговало меня. Зачем пригласил, что нас там ждет? С другой стороны, мне любопытно было взглянуть, как живет первый секретарь обкома. Всегда были и будут суды-пересуды о привилегиях начальства, а Ирек, хоть и комсомольский, все же большой начальник.

Оказалось, что квартира у него обыкновенная двухкомнатная, в каких жили тысячи рядовых семей. Никакой роскоши. С нашим приходом Ирек выставил на стол бутылку «Московской». Жена его, Мукарама Садыкова, тогда еще начинающая писательница, принесла с кухни закуски: хлеб, ломтики сыра, соленые огурчики… Ирек, загадочно поглядывая на нас, наполнил рюмки.

— Ребята, Хрущева сняли. Выпьем по этому случаю.

Мы слегка обалдели. Когда выпили, языки развязались, и пошло: Хрущев такой, Хрущев сякой…

Отношение к Хрущеву в народе было неоднозначно. После его смерти в печати промелькнули сообщения, что скульптор Эрнст Неизвестный придумал для него двухцветный надгробный памятник: одна сторона лица покойного из белого мрамора, другая из черного. По делам, стало быть, и память.

Свершенные Никитой Сергеевичем дела можно пометить одновременно и знаком «плюс», и знаком «минус». Он развенчал культ Сталина, одним это понравилось, других рассердило. Хорошо помню его слова о том, что на наших столах будет вдоволь белого хлеба. После целинной эпопеи это подтвердилось. Некоторое время в столовых хлеб выставляли бесплатно, ешь, сколько хочешь. Но освоение целинных земель вышло боком для Центрального Нечерноземья, оттянули оттуда ресурсы, и хозяйство на исконно русских землях пришло в упадок. При Хрущеве построили много жилья. Строили быстро, не думая о комфорте, лишь бы скорей обеспечить всех более или менее благоустроенными бесплатными квартирами. Люди переселялись в них из бараков со слезами радости на глазах. Теперь построенные в те годы кварталы насмешливо называют «хрущобами».

Очень много беспокойства стране доставили хрущевские эксперименты и реорганизации. Разогнал министерства, восстановил совнархозы. Ликвидировал районы, заменив их территориальными производственными управлениями. В обкомах партии вместо одного полномочного бюро учредил два: одно по промышленности, другое по сельскому хозяйству. Коснулось это и комсомола. Я, между прочим, несколько дней числился членом сельскохозяйственного бюро Башкирского обкома ВЛКСМ. Едва его создали, как пришло указание упразднить. Надоела людям вызванная всем этим суета и бестолковщина. Говорили, что в Перми кто-то написал на памятнике Ленину: «Дорогой Ильич, проснись и с Никитой разберись».

Хрущев искренне стремился улучшить жизнь народа. Но поневоле вспомнишь сейчас крылатую фразу, сорвавшуюся с языка В. С. Черномырдина: хотели как лучше, а получилось как всегда. Впрочем, страна под руководством Хрущева то вскачь, то кувырком все же здорово продвинулась вперед.

Хорошее забывается быстро, плохое помнится долго. Наверное, поэтому распалились мы с Юрой, принялись, что называется, лягать мертвого льва. Послушал нас Ирек, послушал и говорит:

— А я ведь пошутил, решил проверить ваш полиморсос.

Для тех, кто не знает: «полиморсос» — шутейное слово, означающее политико-моральное состояние.

Мы замерли с раскрытыми ртами. Мукарама рассердилась на мужа.

— Да ты что! Хочешь, чтоб ребят инфаркт хватил? Успокойтесь, ребята, Хрущева в самом деле сняли, скоро, наверно, по радио сообщат…

— Извините, братцы, это я спьяну, — повинился Ирек.

Так закончилась для нас «хрущевская оттепель». Начался брежневский этап в истории страны.

На обложке этой книжки оттиснуто: XVI съезд ВЛКСМ. Делегатом на съезд меня избрали не за какие-то особые заслуги, а как редактора любимой «молодежки». Осталась на память красивая записная книжка, которую я не стал марать. Писать отчеты о работе съезда было кому и без меня. Фиксировать в книжке то, о чем я мог рассказать ради смеха, было бы тогда неразумно. Но и чистые странички напомнили сейчас кое о чем.

Запонка Подгорного. Делегации от Башкирии досталось в Кремлевском Дворце съездов очень хорошее место. Президиум съезда — как на ладони. А в президиуме самое видное место отведено членам Политбюро ЦК КПСС. Нашим, можно сказать, отцам, пришедшим в гости к нам. Смотрим на них во все глаза, вполуха слушая отчетный доклад, с которым выступает наш комсомольский вождь Евгений Тяжельников.

Вот сидит Л. И. Брежнев. По правую руку от него — Председатель Президиума Верховного Совета СССР Н. В. Подгорный. Чувствуется, скучновато старикам, слушать Тяжельникова им не интересно. Сидят по обязанности, исполняют ритуал. Сидеть долго без движений — дело утомительное. Подгорный положил руки на стол, вытянул вперед. При этом из пиджачного рукава вылезла манжета рубашки, блеснула запонка. Брежнев, увидев ее, оживился. Полуобернулся к Подгорному, сказал что-то. Ну, вроде бы как спросил, где тот такую запонку достал. И минут, наверное, десять они тихонько разговаривали, поглядывая на запонку. Меня это сильно задело. Бывает, знаете, что человека расстраивает сущий пустяк. А тут был не пустяк, тут я понял, что дела наши и заботы отцов наших мало волнуют. Или даже вовсе не волнуют. Запонка для них важней судеб молодежи. А может быть, не только молодежи. Все им до лампочки…

Растравил я себе душу такими мыслями, и до того тоскливо мне стало, что вечером в гостинице взял и напился. ЦК ВЛКСМ заранее принял меры, чтобы делегаты съезда не прикладывались к рюмке. В ресторане при гостинице в дни съезда даже пиво не подавали. Но долго ли было слетать в знаменитый Елисеевский магазин, расположенный в каком-нибудь квартале от нашего пристанища! Бутылка коньяка «Плиска» стоила всего 6 рублей. Словом, заперся я в своем номере и пил в одиночестве, как последний алкаш. Наутро стало стыдно, очень стыдно, хотя никто пьяным меня не видел. Со зла на себя я даже снял с пиджака свои регалии. Все делегаты по случаю съезда ходили при наградах, у кого какие были. У меня была медаль «За трудовое отличие» и почетный знак «За активную работу в комсомоле». Вот их я и снял. Юрий Маслобоев — он работал тогда вторым секретарем нашего обкома — заметил это. Почему, спрашивает, без наград? Я чистосердечно признался в своем проступке, не достоин, говорю, я наград. Он от души посмеялся. И потом, годы спустя, Юрий Александрович при наших встречах вспоминал об этом и смеялся.

Сабля Буденного. Члены Политбюро посидели до перерыва, почтили наш съезд своим присутствием и удалились, должно быть, их ждали важные партийно-государственные дела. Зато в президиуме появился легендарный маршал, о котором, по свидетельству поэта М. Исаковского, один начинающий автор сочинил незабываемый стих: «Семен Михайлович Буденный скакал на сером кобыле». Маршала, взяв под руки, вывели на сцену два полковника, заботливо усадили у правого края стола.