Геннадий Баннов - За огнями маяков

Доводилось Олегу и самому ссориться и даже драться. Как-то случилось за одного слабачка, за Шведу, выйти во двор на стычку с хорохористым парнем, Колькой Шаркуном из параллельной группы. Бились честно, до крови, потом помирились. И даже стали друзьями. Колька Шаркун приходил в комнату к монтерам СЦБ, выражал свое уважение Олегу и под гитару пел душещипательные блатные песни:

Теория давалась легко: группа состояла, в основном, из ребят с семилеткой, были и с восемью классами, а программа по русскому языку, литературе, по математике и физике была составлена под семиклассников. В новинку были только техническая механика и специальные предметы. На уроках отдыхали. Молодая преподавательница по русскому языку и литературе Татьяна Тарасовна вдохновенно читала наизусть целые главы из «Евгения Онегина», глаза ее при этом блестели тысячью искорок. Иногда с ребятами беседовала о жизни, о дружбе. И о любви. На каком-то спаренном уроке однажды задала писать сочинение по поэме Пушкина «Полтава». На другом занятии проводила анализ написанного.

— Твою работу, Сибирцев, — весело на него посмотрела, — я не принесла. Поставила пятерку, еще какую! Читали ее на областном семинаре. И оставили в методическом кабинете. В качестве образца оставили, понял?

В общем, побеседовала после урока. Зарубкой в памяти осталась ее беседа. Как когда-то, еще в пятом классе, осталось зарубкой напечатанное в «Ленинских внучатах» легкомысленное, играючи написанное им стихотворение…

И потекли, и поковыляли дни учебы. Освоились с внутренним распорядком училища. Убирали по осени совхозный и колхозный картофель, ночью разгружали пульманы и гондолы с углем, вагоны с солью, стройматериалами; ночью же ходили в баню (днем бани были заняты солдатами). Старый комендант Фока будил парней, колотя по двери, затворенной изнутри ножкой табурета, и сильно ругался.

Овладели слесарным и мерительным инструментом, научились работать. Притерпелись к скудному столовскому питанию. Но все-таки изнуряло вечное: всегда хотелось есть — с мечтой о еде засыпали и просыпались. К весне многие стали болеть желудками. Появилась и у Олега сильнейшая изжога. Его худощавый товарищ по несчастью, Гоша Цаплин посоветовал сходить в амбулаторию, сдать на анализ желудочный сок. Сходил, сдал. И ему было предписано диетическое питание, каковым Гоша уже давно пользовался. Ну, жизнь стала получше, и жить стало повеселей. К тому же, солнце пригревало все пуще, снег убывал. И война, похоже, подходила к концу — вести с фронта приходили все радостнее: наши войска сломали сопротивление фашистов и устремились к Берлину. И наконец окружили его. Штурмуют! Так что пела душа, и со дня на день ожидали сногсшибательных известий.

В училище вечерами показывали киносборники о фронтовых событиях. Выступал ансамбль песни и пляски трудовых резервов — такие же мальчишки и девчонки, как и они, только пляшущие и поющие, да с иголочки разодетые. Какая-то артистка читала стихи Константина Симонова «Сын артиллериста», да так, что мороз пробегал по коже… В общем, была весна больших ожиданий.

И наконец-то Берлин пал. Ура! И закончилась, в конце концов, война — ура! Ура! Ура!.. Было воскресенье. Слух этот разлетелся по общежитию со скоростью света. По коридорам носились мальчишки, захлебываясь криком: «Война кончилась! Гитлеру капут!» Старый комендант Фока прослезился: у него воевали сыновья и внуки. Парням захотелось скорей на улицу, на простор. На балочку! В центр города!

На виадуке встречные люди радостно улыбались друг другу, незнакомые останавливались, заговаривали, поздравляли друг друга с Победой.

…И пошли эшелоны на восток. На воинской площадке, напротив общежитских окон, они останавливались. Солдаты выскакивали из вагонов, загорелые, в задымленных гимнастерках разминались, разговаривали с женщинами и с мальчишками. Многие из них смело высказывались: «Едем бить японцев». Отдельные солдаты по дороге сбывали трофейные вещи и безделушки и напропалую веселились: подъезжая к станции, соскакивали на ходу и, уличив момент, начинали плясать и петь.

Потом, летом уже, прилетел на свою родину, в Новосибирск, боевой летчик, трижды Герой полковник Покрышкин. Его встречал весь город. А потом…

Потом их мастер, раненный в руку фронтовик Павел Сергеевич Кузькин, в мастерских позвал к своему рабочему столу Гошу Цаплина, Ваню Шамшурина, Стасика Гончарова, Олега Сибирцева, сказал:

— Вас сейчас ждет у себя директор Петр Петрович Курилович. Сдайте изделия, инструмент, приберите рабочее место. И идите. Прямо сейчас. Ну, с Богом!

— А зачем вызывают? — спросили с тревогой.

— Он скажет зачем, — с загадочной улыбкой ответил мастер.

Ожидали в приемной: собралось человек двенадцать. Петр Петрович, худощавый и невысокий ростом, вышел из кабинета и широким жестом пригласил к себе. Расселись на диване, на стульях.

— Ну как, ребята, проходит практика?

— Да ничего. Идет себе, — отвечали. А про себя подумали: не за этим же ты вызвал нас с практики.

— Ну, это и хорошо, что все в порядке… А зачем я вас пригласил? — приступил наконец к главному делу. — Война, ребята, закончилась. Началась мирная жизнь. И вот мы направляем вас учиться. На полном обеспечении, за счет государства. Есть такой техникум в Уфе — железнодорожный, трудовых резервов. Знаете этот город, Уфу? За Уралом, да… Обмундируем вас, снабдим сухим пайком, литера выпишем. И поедете в сопровождении старшего товарища.

Новость прямо-таки обрушилась на голову. Молча, одними глазами спрашивали друг друга: «Что делать, ехать? Но раз так надо, значит, поехали учиться».

— На всем-то на готовом как не учиться? — Курилович ответил на заблестевшие у парней глаза. — Станете мастерами производственного обучения, преподавателями. Педагогами! В общем, большими людьми. А сейчас… сдайте инструмент, изделия…

— Сдали уже! Все уже сдали! — ответили ему вразнобой.

— Ну, вот и хорошо. Значит, отдыхайте. А утром из столовой — прямо сюда, к девяти часам в четвертую аудиторию. Из других училищ еще подойдут. Начнутся подготовительные курсы. Там, — кивнул он куда-то вдаль, — будете сдавать вступительные экзамены…

Готовились добросовестно: упражнялись в решении задач и примеров, писали диктанты. В оставшееся время читали книжки и бродили по городу. И наконец-то разглядели, что на дворе стоит лето, что можно сходить на Обь, искупаться…

Ах, это купанье! Это плаванье и прыжки в воду с баржи! Оно напоминало детские, довоенные еще, летние дни. Жеушники из прочих купальщиков выделялись белизной тел. Синюшно-белая кожа их с непривычки вся покрывалась пупырышками.