Шолом Алейхем - Веселая компания

Сначала нашлось несколько человек, дали кое-что на поездку. Но когда понадобились деньги и на другие расходы, на документы, на депеши, они вдруг одумались. Стоп! Что такое? Хватит, говорят. У них не источник. И колодец иссякает. Как вам нравятся эти умники?! Они, видите ли, не отказались бы от миллионов, если б не нужно было тратиться. Им бы жареные голуби, да прямо в рот! Некоторые просто отмалчивались, а другие даже позорили нас, пугали прокурором. Чего больше? Надоумили мою собственную жену разойтись со мной.

– Как? Вы женаты? Поздравляю! – подскочил Аркадий.

– Был женат, – ответил Бронзентолер. – Не беспокойтесь, разженился. Вмешалась родня, друзья-приятели. «К чему вам, – убеждали они, – миллионы? Позаботьтесь лучше о своем деле! Живая копейка, говорят, дороже всяких химер. И чего вы связались с этим паном? Бог весть что это за субъект. А вдруг это и не пан!» Ну и еще всякие пакости наговорили мне.

И жена моя принялась за меня. «Дуреха, – твержу я ей. – Что ты их слушаешь? Твои друзья, говорю, завидуют тебе. Не могут простить нам такого счастья». Но поди говори с бабой! «Пусть это счастье останется при тебе! Развяжи меня! Дай развод!» Ну, что там говорить? Разошлись. Все эти переживания, унижения заставили меня покинуть город и переехать в Егупец вместе со своим паном искать средств на издержки. Все же Егупец большой город – крупные предприятия, маклера, люди, которые мечтают добыть деньгу.

Пана я поместил в хорошую гостиницу, а для себя снял вот этот чердак, как вы говорите, поближе к богу. Каждое утро я беру свою палочку, отправляюсь на биржу, где толчется множество людей, и завожу знакомства.

И есть надежда, что мы учредим общество на паях. Это значит – несколько человек сложатся и создадут нужный капитал. А там сколько человек вложит, столько паев он и будет иметь. На каждую сотню ему придется из наследства десять тысяч рублей, на тысячу – десять тысяч, на десять тысяч – миллион. И, как вы думаете, моя половина, конечно, теперь раскаивается, все подсылает ко мне друзей. А те вне себя от того, что их близкий Мойше Бронзентолер, простой меняла, и вдруг может получить три миллиона.

– Как? Три миллиона? – крикнул Аркадий Швейцер и вскочил с кровати. – Целых три миллиона?!

– Чего вы всполошились? – ответил Бронзентолер и, набивая папиросу, хладнокровно глянул себе на ноги, точно разговор шел о трешке. – Нечего удивляться! Мало я потрудился для этого, что ли?

– Но три миллиона! – повторил Аркадий, разводя руками.

– Да, три миллиона! Так мы договорились. И это не пустой разговор, мы и на бумаге расписались и заверили ее у нотариуса. Ведь все мы только люди! Пан мой довольно стар, и я не молодой человек. У меня немало бедных братьев и сестер. Человек собой не располагает. Мало ли что может случиться? Вот почитайте!

Бронзентолер достал из ящика стола чуть пожелтевший лист бумаги со странной размашистой, витиеватой подписью, где всякие закорючки и финтифлюшки увенчивались маленьким хвостиком.

– Видите подпись? Здесь стоит: Ян-Казимирж-Зигмунд граф Домбе-Дембо-Дембицкий.

Аркадий Швейцер внимательно рассматривал искусно завитую подпись, выглядевшую на бумаге так, точно там сплелись огромная змея и распростершаяся в полете птица, а сверху их осенила большая клякса, так что не разберешь, где начинается змея и где кончается птица.

Обескураженный Аркадий долго стоял посреди комнаты, широко расставив ноги, приподняв плечи, с вытянутым от удивления лицом. Потом, хлопнув себя по ляжкам, он визгливо, по своему обыкновению, хохотнул:

– Три миллиона! Ха-ха-ха. Три миллиона! Если б я заимел эти три миллиона рубликов! Ах ты, господи, иже еси на небеси!

Три миллиона, которые когда-нибудь обретет Бронзентолер, вывели нашего Аркадия из равновесия. Делая большие шаги, он ходил по комнате, горячился, без конца сыпал словами. Полуголый хозяин преобразился в его глазах, стал любезен его сердцу. И Аркадий принялся ластиться к нему, как котенок или верный пес к своему господину.

Аркадий Швейцер делал это не потому, что ожидал от Бронзентолера каких-то благ для себя. Сила денег сама по себе притягивала его, как магнит. Он любил деньги не только потому, что в них нуждался, а просто из-за того, что это деньги, потому что «деньги хорошая штука». Наш Аркадий мог простоять на ногах десять часов подряд подле зеленого стола в клубе и следить, как звонкое золото перекатывается без конца, течет от одного к другому, льется как вода. Вот около одного лежит горка золота. Она растет, растет и вдруг начинает таять, переходит к другому, а там опять возвращается к первому.

Аркадий следит за тем, как кто-то «бросил» карту. И хотя сам он не принимает в игре участия, потому что не при деньгах (на его языке это – пуст, как тарелка), но блеск золота и звон металла приковали его к месту. У него громко стучит сердце, когда кто-то выигрывает, он радуется вместе с ним; помогает вздохом тому, кто проиграл и влип безвозвратно.

Трудно сказать, что Аркадию дороже: деньги или игра. То и другое сплелось, перепуталось в нем, запеклось в сердце. Дороже ничего на свете нет. Только к этому лежит его душа, только к этому тянутся его мечты. Какие бы он ни видел сны, в них всегда фигурируют выигрыши или проигрыши. Только карты, только золото снятся ему. Когда он видит деньги, тотчас начинает подсчитывать – сколько можно бы с ними «сделать», если бы господь помог и пришла бы порядочная карта. Ах, тринадцатый пас, тринадцатый пас! И Аркадий вспоминает о боге, становится благочестивым.

Аркадий Швейцер, как большинство картежников, суеверен. Он верит в хорошие и дурные сны, по понедельникам и тринадцатого числа не посещает клуба, возвращается с полпути, если встретит попа. А когда кошка перебежит дорогу, он наверняка знает, что сегодня ему крышка. Аркадий, совсем как женщина, боится сглазу. Поэтому при выигрыше говорит, что проиграл; во время игры не меняет денег и ни за что не одолжит с кона. И хотя он сейчас не при деньгах и не знает, откуда они возьмутся, но верит, как правоверный еврей в приход мессии, что бог карт еще сотворит чудо и Аркадий Швейцер будет иметь деньги, и большие деньги. Главное, раздобыть четвертной билет да чтобы пришла хорошая карта, а там, бог даст, все будет складно, как в песне.

Первой мыслью Аркадия, после того как он несколько успокоился, было: «А может, это перст божий, что он поселился здесь, с этим Бронзентолером?! Иначе, почему он попал именно сюда, а не в другое место? Может, с этой минуты начинаются его «семь лет изобилия»? Как же ему от этих трех миллионов не отвалится тысчонка, другая? А то и целых десять тысяч?! И Аркадий снова начинает подлещиваться к хозяину:

– Скажите, мой дорогой реб Мойше, – кажется, так вас зовут? – Разве, если б вы явились ко мне немного раньше, когда в голове у меня было просторно, а в кармане тесно и целковый для меня ничего не значил, – разве я не вынул бы с великой радостью пачку бумажек и не сказал бы: «Это моя жертва, мое подношение! Да послужит эта тысчонка искуплением, и так далее?!» Ведь Аркадий Швейцер, божьей милостью, понимает дело, мозги у него не высохли! Попросту говоря, для меня это – карта, и я ставлю на карту. Не так ли, реб Мойше?