Марина Степнова - Рассказы из журнала «Сноб»

Лялька засмеялась. Это было ее место. Теперь она точно знала. Она нашла! Она снова села в машину и, отключив ненужный больше навигатор, съехала с трассы. Мягкая грунтовка петляла в итальянской темноте, пока не уперлась в какие-то ворота. Лялька выключила двигатель, выпила на ощупь свою таблетку и, опустив до предела неудобные сиденья, заснула, без сновидений, без страхов, без надежды — совершенно спокойно. Как в детстве.

Проснулась она от мягкого, властного нажима тосканского солнца. «Фиат» стоял возле каменной приземистой церкви, у кружевных чугунных ворот, возле которых красовалась табличка: Сimitero comunale. Перевод Ляльке не понадобился. Она зашла в церковь — прохладную, совершенно пустую, подивилась на украшенный живыми пионами алтарь, на ящик с маленькими электрическими свечками. Лялька порылась в карманах и сунула в прорезь тяжелый российский пятирублевик. Итальянский Господь принял неконвертируемую жертву, что-то тихо щелкнуло — и одна из свечек загорелась. Было очень спокойно, даже уютно, как и должно быть в месте, куда люди приходили молиться, жениться, переглядываться, крестить младенцев и отпевать покойников как минимум пятьсот лет. Может, даже больше. Лялька умылась, фыркая от удовольствия, возле чаши со святой водой, прополоскала рот и вышла на улицу.

Кладбище было заперто. Все правильно. Церковь — она для живых, а мертвые пусть отдыхают. Лялька смерила взглядом каменную стенку и — была не была, что я, зря, что ли, столько лет спортом занималась? — ловко перекинула через нее худое жилистое тело. Среди невысоких саркофагов и крестов тренькнула, словно жестяная, какая-то птица. Лялька обошла небольшое кладбище, трогая ладонью то гладкий мрамор, то шероховатый теплый ракушечник, и наконец присела на треснувшую плиту рядом с кудрявым пухлощеким ангелом. Ангел дул в забавную игрушечную трубу и косил на Ляльку хулиганским незрячим глазом.

Лялька потрепала его по голой горячей попе и засмеялась. Что, брат, — сказала она, — возьмешь меня в свою компанию, а? Ангел согласно промолчал, и Лялька доверчиво, как в детстве к отчиму, привалилась к его мраморному боку. Было тихо и хорошо, и все еще пахло грибами, как ночью, только на пол-октавы тише. — Эх, и заживем мы тут с тобой, — пробормотала Лялька, улыбаясь, — эх, и заживем!

Вот только осталось купить дом.

Декабрь 2011-Январь 2012. Журнал «Сноб»

Source URL: http://www.snob.ru/magazine/entry/43893?preview=print

Она много лет редактирует глянцевые журналы и совершенно искренне, без тени кокетства не считает себя писателем. При этом сама Степнова является автором двух романов, один из которых — «Женщины Лазаря», по мнению многих критиков, стал самым примечательным литературным событием 2011 года и удостоился номинации на «Национальный бестселлер». Но Марина скромный человек, к тому же крайне требовательный к себе. К ночной теме она подошла с присущей ей основательностью, не только окружив действие рассказа «Милая моя Туся» безлунной мглой, но и погрузив героиню во мрак слепоты. Однако эта ночь внутри ночи совсем не так беспросветна: Степнова умеет наполнить светом даже безысходную драму.

Фото: Александра Кузнецова Илюстрация: Александра Кузнецова

В церкви было душно, Амалия Федоровна, полная, кислая, прела в громких парадных шелках и шепотом проклинала старенького священника, медлительно осуществлявшего свое медлительное таинство. Гневила, старая дура, Бога. Помазуется раба Божия Наталия елеем радования, во имя Отца, и Сына, и Святаго Духа. Ну наконец-то! Аминь! Зудели мухи, отец, затянутый в отлично вычищенный мундир инженера и атеиста, вполголоса обсуждал дела с дядей Колей Зябловым, и только маменька все время улыбалась, как будто действительно понимала, что происходит, — и пот у нее на верхней губе был щекотный и совсем-совсем золотой. Когда приобщенную и новообращенную рабу Божию понесли наконец домой, небо над городом потемнело и с коротким полотняным хрустом разорвалось. Отец, панически боявшийся инфлюэнцы, выхватил увесистую розовую Тусю у Амалии Федоровны и побежал вдоль улицы, высоко задирая худые неловкие ноги и пытаясь фуражкой прикрыть дочь от первых капель, которые тяжело запрыгали по дороге, на мгновение обрастая пушистой пылью — словно ртутные шарики, закатившиеся под диван…

Нет, всего этого Туся, конечно, не помнила — не могла. Метрики — ее собственная, трех братиков (умер волей Божией, скончался от чахотки, убит), купчие, родительские письма и бумаги — все лежало на самом дне большой, на три отделения (одно — потайное), шкатулки, которая всегда стояла у матери в кабинете, а потом, повинуясь неминуемому ходу времени, переехала к Тусе. Материн кабинет превратился сперва в будуар восторженной, при каждом шаге шуршащей, молоденькой новобрачной, потом в детскую, а затем снова стал кабинетом — но уже ее, Тусиным, совсем-совсем взрослым, а потом маменька умерла. И шкатулку, слой за слоем, стала заполнять уже Тусина жизнь. Илюстрация: Александра Кузнецова

Ссорились они, правда, ужасно. По тридцать три раза на дню. Оспаривали первенство. Анечка, единственная дочь дяди Коли Зяблова, балованная, вспыльчивая, крупная девочка, родилась на два месяца раньше Туси и считала это своим неоспоримым преимуществом. Ей все должно было доставаться первой — по старшинству: и сливочное пирожное, и Тусина кукла, и лучшая картинка в книжке. Они перелистывали «Ниву» взапуски, крича: чур, что слева, то мое, — и незадачливой Тусе вечно доставалось какое-нибудь уродское развитие зубов тритона (по схематич. модели автора), а довольная Анечка становилась обладательницей прелестной гравюры с картины Амберга «У решетки», на которой томная барышня с распущенными, как у самой Анечки, невесомыми кудряшками, преклоняла цветущий стан через кованую оградку, чтобы напечатлеть целомудренный поцелуй на челе курчавого франта в долгополом, пышно присборенном на заду сюртуке. Я и замуж выйду вперед тебя, угрожала Анечка, водя по франту пальцем, перепачканным только что украденной в оранжерейке клубникой, вот увидишь — первая! Потому что я красотка и душенька! Так все говорят. Туся, давясь обидой и завистью, изо всей силы толкала лучшую, до гроба, единственную подругу в теплый, как тесто, обильный бок. Кудряшек у Туси не было — так, небогатая косица едва до лопаток. И нос, как говорил отец, утицей.