Юли Цее - Орлы и ангелы

Судя по всему, Клара поработала над кое-какими документами и полазила по Сети. Нахожу снимок крошечной неудобочитаемой карты Европы, озаглавленный «Шенгенская зона» и снабженный стрелками трафиков. Один из трафиков, начинающийся в России и идущий через Албанию и Адриатическое море в Южную Италию, подчеркнут красным фломастером. Нахожу газетную вырезку с выделенными желтым маркером строчками: The disappearance of Albania's police forces during the period of worst domestic violence in March and April 1997 left the border-crossing points open to drug trafficking. The smuggling remained rampant until the end of the summer. [20] Невмешательство албанской полиции в период самых острых вспышек насилия в марте и апреле 1997 г. открыло границу наркотрафику. Контрабанда оставалась чрезвычайно интенсивной вплоть до конца лета (англ.). Дочитываю эту статью до конца, просматриваю затем целую серию цитат, переписанных аккуратным почерком Клары и почерпнутых, судя по всему, из моих высказываний, которые я по большей части уже не могу вспомнить: «Они нас здесь достанут, вопрос только в том когда», «Она была убеждена в том, что окажется следующей», «Строго говоря, не могу себе представить, что речь идет о деньгах». В косых скобках и увенчанное вопросительным знаком значится примечание: «Теория заговора».

Когда мне уже надоедает и я хочу захлопнуть регистратор, внезапно обнаруживаю еще один раздел. Он озаглавлен «Рефлексы и интерактивные последствия» и состоит из одной-единственной страницы, посередине которой заглавными литерами напечатано: «МНЕ ПЛОХО».

Пугаюсь до полусмерти, когда что-то грохается снаружи об оконное стекло; звук такой, словно бросили завернутый в тряпку булыжник. Стекло выдержало, а во дворе что-то рухнуло наземь. Пару мгновений сижу парализованный страхом; пес поднял голову, но даже не заворчал.

Разумеется, они должны были найти нас, это всего лишь вопрос времени, нельзя безнаказанно затаиться в логове у льва, нельзя надолго. Меня страшит, что предмет, валяющийся снаружи, вполне может оказаться ручной гранатой. И вместе с тем бесит мысль, что перспектива оказаться разорванным в клочья почему-то абсолютно не радует.

Выхожу на порог, пес рядом со мной, я придерживаю его за ошейник. И все, что вижу, — это дрозд под окном, похожий на черный волан с оранжевым клювом. Глупая птица, должно быть, ударилась о стекло, хотя оно непрозрачное и вдобавок состоит из квадратиков размером с тарелку. Должно быть, свернула шею и сейчас околеет. Глядя на дрозда, чувствую, как по коже пробегает мороз и встают волоски на затылке. Что-то не сходится — и тут же я понимаю, что именно: птицы молчат, стоит неестественная тишина, как перед самой грозой. Пока я прислушиваюсь к тишине, дверь с улицы приоткрывается, и я с облегчением вижу физиономию Клары, повернутую в сторону «домика», очевидно, чтобы удостовериться в том, что я в ее отсутствие, поспешив предаться любимому занятию, откручиваю головы невинным деткам.

И вдруг в поле моего зрения попадает некая тень. Дрозд кричит и топорщит крылья, крупная птица отшвыривает его к стене. Крылья этой птицы бьются о камень, тельце дрозда валится набок, крылья трещат, как спички. Хищная птица завладевает добычей и, как мне кажется, косит при этом на меня светло-желтым глазом. Несколькими взмахами крыльев поднимается в воздух, держа дрозда в когтях, и исчезает за крышей второго «домика». Хищник, он и есть хищник. Будь он крупнее, в когтях могла бы оказаться извивающаяся змея. Или принцесса. Или Джесси.

Клара в другом конце двора, запрокинув голову, продолжает следить за полетом; по какой-то смутной причине я рад тому, что и она стала свидетельницей этого инцидента.

Да здесь самый настоящий лес, кричит она мне. Поедешь со мной в город?

Едем мы на трамвае. Я покупаю билеты нам и псу, хотя Клара, видя это, хохочет как сумасшедшая. Не такие у меня нервы, чтобы ездить «зайцем».

Предписание, запрещающее пользоваться личным транспортом, выполняется, трамвай переполнен, все, кому еще нет семидесяти, стоят, жара и духота, как в парной. На голове у Клары парик, глаза она прячет за темными очками, тем не менее я вижу, что ей нехорошо, в движениях отсутствует энергия, она держится за верхние поручни, болтаясь на них, как тряпичная кукла. Можно бросить монетку на то, кто из нас раньше лишится чувств — она, я или пес.

Скорее всего, из-за инцидента с коршуном или ястребом, или кем бы он ни был, я вывожу на пыльном оконном стекле имя Джесси и рассматриваю затем кончики пальцев, чтобы понять, много ли праха составляло написанное имя Джесси. Она и сама любила подобным образом увековечить собственное имя — на автомобильном стекле, на магазинной витрине, на зеркале, и хотя большинство этих мемориалов давным-давно смыты дождем, нельзя исключать и того, что иные остались — где-нибудь в потаенных и безлюдных закоулках города.

Чем дольше глазею на пыльное стекло, тем сильнее свист в моем глухом ухе. Но это приятно. Джесси словно выстрелила в голову нам обоим, и я почти такой же мертвый, как она. Внезапно слева от нас появляется здание парламента, и я вытягиваю шею, стараясь подольше не терять его из виду. Прямо за ним располагается контора Руфуса.

У Шотландских ворот Клара, отпихнув трех бабушек с кульками, полными покупок, спрыгивает с трамвая, я не понимаю, приехали ли мы уже, куда ей нужно, или трамвай окончательно достал ее. Но я рад, меня прямо-таки распирает от радости: я чую Руфуса на расстоянии в несколько сотен метров. Пытаюсь внушить себе, что он в отъезде, в какой-нибудь командировке на другом конце земли, но все равно чую. Внезапно я ощущаю в топографической и физической близи и других людей — Шершу, Джесси, — и тут мне кажется, будто я разглядел в толпе туристов красную бейсбольную кепку Тома-звукооператора. Хватаю Клару за рукав и заставляю остановиться.

Пожалуйста, говорю, дай мне диктофон.

Конечно, он у нее с собой, и чистая кассета в него заблаговременно вставлена. Идет мимо ратуши, сворачивает в парк и на ходу передает мне микрофон. Мы усаживаемся посреди гигантского стада белых раскладных стульев, по вечерам здесь вспыхивает экран и транслируются симфонические концерты. Сейчас здесь пусто и ярко, стулья отражают солнечный свет не хуже, чем сугробы, просто больно глазам.

Мне уйти, спрашивает.

Звучит это так, словно я собираюсь блевать и надо оставить меня одного.

Сиди, говорю, это не так важно.

Она позвонила мне в контору, говорю я, при этом не представившись. Я был настолько уверен, что никогда больше не увижу и не услышу ее, что даже не узнал голоса, и весь разговор длился не больше минуты.

Клара сидит отвернувшись от меня. Она гладит пса, а тот полулежит-полусидит, неуклюже пристроившись на слишком длинных ногах. Руки у меня потные, и я кладу диктофон на свободный стул рядом с собой.