Сол Беллоу - Хендерсон — король дождя

Позже, когда ребенок уснул, Лили уговорила Райси покататься на коньках. Благо пруд рядом. Молодых вообще легко уговорить.

Лили и Райси ушли, а я отложил скрипку, крадучись поднялся в комнату дочери и осторожно открыл дверь. Ребенок спал среди белья и чулок в чемодане — дочь еще не успела разложить вещи после приезда. Подошел ближе: ребенок темнокожий. Он произвел на меня сильное впечатление. Голова большая, крохотные кулачки прижаты к пухлым щечкам. Подгузником служило пушистое полотенце. Нагнулся над ребенком, чувствуя, как пылает лицо и в висках стучит, мне кажется, будто я фараон, стоящий перед малышкой. Не следует ли отнести это дитя печали в полицию? Я вышел из дома и задумчиво побрел к роще. Звенел лед под коньками любителей зимних физических упражнений. Солнце садилось. «Ну что ж, — подумал я. — Господь благословляет вас, дети».

В постели перед сном говорю Лили:

— Готов поговорить о твоем важном деле.

— Я так рада, Джин. — Она поцеловала меня и продолжала: — Хорошо, что ты можешь посмотреть в лицо реальности.

— Что ты мелешь? Я хорошо знаю реальность, лучше некуда. Я с жизнью на ты, заруби это себе на носу.

Лили сказала что-то несуразное. Я разозлился, начал кричать. Райси, вероятно, услышала перебранку, заглянула к нам, увидела, что я стою на кровати в трусах, размахиваю кулаками, и испугалась за ребенка. Двадцать седьмого декабря она сбежала с младенцем. Не желая впутывать полицию, я позвонил Бонзини, частному детективу, который оказывал мне кое-какие услуги. Но тот не успел даже познакомиться с делом. Позвонила директриса пансиона и сказала, что Райси прячет ребенка в дортуаре.

— Поезжай, разберись, — сказал я Лили.

— Но я не смогу, Джин.

— Плевать я хотел, сможешь или нет.

— На кого я оставлю близнецов?

— Не хочешь ехать из-за своего дурацкого портрета? Смотри, сожгу дом и все портреты!

— Не из-за портрета, — пробормотала Лили и побледнела. — Я уже привыкла к тому, что ты меня не понимаешь. Наверное, можно попытаться жить без этого. Может быть, это грех — хотеть, чтобы тебя понимали.

Пришлось ехать самому. Директриса сказала, что Райси будет отчислена. Пропускает занятия, грубит, у нее уже несколько приводов.

— Мы должны заботиться о психологическом состоянии других воспитанниц, — сказала она.

— О чем вы? Ваши воспитанницы могут поучиться у моей дочери возвышенным чувствам. Благородные переживания получше всякой психологии. — Я был порядком пьян в тот день. — Да, у Райси импульсивная натура, она способна увлекаться, хотя молчалива и себе на уме.

— Откуда взялся ребенок?

— Она сказала матери, что нашла его в припаркованном автомобиле, когда была в Данбери.

— А мне она сказала, что это ее ребенок.

— Вы меня удивляете, мадам. У Райси только в прошлом году оформились груди. Она у меня девственница. Чиста, как ангел, не то что мы с вами.

Пришлось забрать Райси из пансиона.

— Послушай, доченька, — сказал я по пути домой, — тебе еще рано иметь ребенка, мы должны отдать пацана его настоящей матери. Она раскаялась.

Теперь я понимаю, что, разлучив дочь с ребенком, нанес ей тяжелую травму.

Мальчишку отвезли в Данбери. Райси молчала. Мы с Лили решили, что ее надо отправить на Род-Айленд пожить с теткой, сестрой Френсис.

— Доченька, — сказал я, когда мы ехали в Провиденс, — твой папка переживает так же, как любой другой на его месте.

Райси рта не раскрыла. Глаза безжизненные, не те счастливые, что я видел двадцать первого декабря.

Возвращаясь поездом из Провиденса, я пошел в вагон-ресторан, изрядно выпил в баре, сел за стол и принялся раскладывать пасьянс. Другие посетители напрасно ждали, когда я освобожу столик. Ни один человек в здравом уме не осмелился потревожить меня. Я громко разговаривал сам с собой, плакал, кому-то грозил, поминутно роняя карты на пол.

В Данбери кондуктор с чьей-то помощью вывел меня из вагона и уложил на скамью в зале ожидания. Я кричал: «Бог проклял эту землю! Америка больна! И все мы прокляты, все до единого!»

С начальником станции мы были знакомы. Он не стал вызывать полицию, просто позвонил Лили, и та приехала за мной.

Расскажу еще об одном дне мучений и безумия.

Зимнее утро. За завтраком мы с Лили поссорились из-за наших жильцов. Она перестроила дом, который я не стал переделывать под свинарник, потому что строение было ветхое и стояло на отшибе. Я сам разрешил ей сделать ремонт, но потом поскупился. Вместо деревянных панелей стены оклеили обоями, и вообще все сделали попроще, подешевле. Обошлись даже без новых утеплительных материалов. Пришел ноябрь, жильцы стали жаловаться на холод. Наши жильцы — народ книжный, сидячий. Нет чтобы подвигаться, побегать для согрева. В общем, они объявили Лили, что съезжают. «Скатертью дорога!» — сказал я. Залог, естественно, не вернул.

Переделанный дом стоял пустой, и деньги, потраченные на туалет, новую ванну, на оплату мастеров и прочее, просто пропали.

Само собой, я был в ярости, кричал на Лили, надумавшую пустить жильцов, стучал кулаком по столу, пока не опрокинул кофейник.

Вдруг Лили замолчала и обеспокоенно прислушалась.

— Не знаешь, мисс Ленокс пришла? Она должна была принести яиц.

Мисс Ленокс жила в домике через дорогу.

Невысокая пожилая женщина, старая дева с нездоровым румянцем на дряблых щеках и множеством странностей. Она носила шотландский берет и вечно копошилась в углах, собирая пустые картонки, коробки и порожние бутылки.

Я пошел в кухню и увидел, что старушка лежит на полу. От моих криков и топота ее хватил удар. На плите варились яйца. Они стукались о стенки кастрюли. Я выключил газ и потрогал личико с беззубым ртом. Оно уже остыло. Как легкий порыв ветра, как сквознячок вылетела на волю в окно душа бедняжки.

Я не мог отвести от нее глаз. Вот он, конец, последнее прощание. Много, много дней заснеженный сад предсказывал это печальное событие, но я не понимал, что говорит зимняя белизна, коричневатые стволы деревьев и небесная синева.

Я ничего не сказал Лили, только написал записку: «ПРОШУ НЕ БЕСПОКОИТЬ», приколол к юбке умершей и пошел к ее домику.

В небольшом саду у мисс Ленокс есть низкорослое деревце, катальпа. Нижние ветви и ствол до высоты человеческого роста она выкрасила светло-голубой краской. Ветви повыше увешала маленькими зеркальцами и парой мотоциклетных фонарей. Эти украшения поблескивали в холодном огне зимнего солнца. Летом в погожую погоду старушка любила забраться на толстый сук и посидеть там с котами с баночкой пива. Сейчас один из ее котов, казалось, собирался спрыгнуть на меня за то, что я погубил его хозяйку. Но разве я виноват в том, что у меня чересчур вспыльчивый характер и зычный голос?