Януш Гловацкий - Последний сторож

А надо сказать, что способ, которым была доставлена последняя посылка, повсеместно вызвал взрыв возмущения у отцов, матерей и детей всего мира. Окровавленный ошметок выпал из поздравительной телеграммы в тот самый день, когда мистер Кейн открывал в «Уолдорф-Астории» в окружении супермоделей обоего пола свой «белый год». Год, на протяжении которого, как он торжественно объявил, будет — в знак протеста против популизма, отсталости «третьего мира» и углубляющейся пропасти между бедными и богатыми — пить только белое вино, есть только белое мясо и в придачу одеваться только и исключительно во все белое. Представляете, как это подпортило праздник? Тогда-то он и велел мне передать похитителям деньги.

Бедняга мистер Кейн, может, и хорошо, что он до такого не дожил. На что это похоже: дочурку возвращают без всякого выкупа. Уж точно, поверьте мне, в мире все перевернулось вверх тормашками. Голову даю на отсечение, что и теперь мистер Кейн рвался бы заплатить выкуп, хотя, когда ее всю пообкромсали, сами посудите, на что она такая нужна?

Остальное я доскажу потом, теперь мне пора ехать. Знайте: вы мне нравитесь. А что до мешка, то лучше всего отнести его Жозефине. Как мать она, так сказать, в придачу обрадуется.

Таким вот образом главный телохранитель выкрутился из положения, а я остался с мешком. Но делать было нечего. Еще и помог ему стащить чемоданы, чтобы джип внизу не надрывался гудками зазря; в общем, проводил, помахал вслед рукой и волей-неволей поплелся куда меня послали, благо что близко, то есть по адресу проживания предпоследней жены мистера Кейна, матери этой, из мешка.

Апартаменты, куда я попал, напоминали дворцовые залы, но что там творилось — форменный цирк: крик, шум, прислуга носится как угорелая, везде навалены горы сумок, чемоданов и даже кофров. Шофер то ли в чалме, то ли в тюрбане, черт его знает кто, возможно, даже и индус, выкатывал из гаража один за другим четыре лимузина — верно, на выбор. Ни я, ни мой мешок ничьего внимания на себя не обратили. Единственное, чего мы добились, так это то, что меня без конца пихали, задевали, гоняли с места на место, и каждый указывал пальцем в другом направлении. В такой ситуации мне ничего не оставалось, как действовать на свой страх и риск, то есть тарабанить свою ампутированную из залы в залу, попутно глазея на камины, огибая кресла и протискиваясь между диванами и светильниками на подставке, кто знает, может статься, что и золотыми. И тут вижу, неподалеку от бьющего фонтана перед зеркалом во всю стену скорее лежит, чем сидит, и скорее на столе, чем на кровати, скорее женщина, чем мужчина, хотя и женщиной в полном смысле не назовешь. Тело вроде бы еще туда-сюда, примерно женское, но голова точно то ли кошачья, то ли, скорее всего, тигриная. Что касаемо лба, то он занимал полголовы, а над ним под электросушкой развевалась шатенистая грива, вроде как и конская, но, однако, скорее львиная. Щеки пухлые, губки, как это у кошек бывает, бантиком, нос, опять же на манер кошачьего, треугольником. В точности, как я сейчас описал, мне ее сперва разглядеть не удалось — вокруг, галдя, толпилось человек двадцать не то женщин, не то мужчин, не разобрать, и все в белых халатах. Одни это чудо-юдо растягивали, другие массировали, третьи, четвертые, пятые — кто обтирал влажной губкой, кто сушил, кто намазывал кремами либо работал кисточками, похоже, делая макияж, не считая остальных, которые припудривали.

Я попробовал было к ней протолкнуться, но куда там: только протиснусь поближе, как меня отпихнут, и так несколько раз подряд — я туда, а меня обратно. На мое счастье, она — возможно, из-за шума — открыла сперва один глаз, потом второй, опять же как у кошки, треугольничком и горящие, а в тот момент еще и влажные. Скорей всего и я сам, и мешок отразились в зеркале, потому что она вдруг как заголосит: «Деточка моя дорогая, маленькая моя, счастье мое, единственная моя, радость моя!» Мешок тоже, видать, ее по голосу признал, поскольку прекратил бубнить и давай орать во все горло: «Мамочка! Мамочка!» Ну и стало понятно, что, похоже, скорее всего передо мной собственной персоной бывшая жена мистера Кейна, то есть сама Жозефина Кейн.

Вся толпящаяся вокруг орава, тронутая до глубины души, еще энергичней принялась мять, мазать и махать кисточками, а миссис Кейн, хоть и прикрыла оба глаза, про дочь явно ни на секунду не забывала, потому что крикнула: «Доченька моя, что у тебя за вид. Неухоженная, растрепанная, бледная, голодная».

И велела немедленно привести ее в порядок, накормить, умыть, а перво-наперво причесать. Не могу сказать, чтоб меня не задела за живое эта картина: подумать только, мать, даже не глядя на завязанный мешок, способна сердцем видеть все насквозь. Сразу четверо мужчин и две женщины подскочили и, распутав узел на мешке, вытащили калеку на белый свет. Мужская половина начала впихивать ей в рот шоколад, булки и другие витамины, а женщины принялись расчесывать волосы, подкрашивать губы и брызгать туалетной водой. Остальные продолжали умащивать, мять и размалевывать Жозефину спереди и сзади, вертя не хуже цыпленка на вертеле. И тут надо признать, хоть, судя по всему, она была в летах, но тело сумела сохранить как у девочки. И груди, и попа, и низ живота, где курчавился рыжий треугольник, были хоть куда. Вот только голова все впечатление портила — у кошек, как известно, характер на редкость вредный.

А с другой стороны, мне-то что, я свое дело сделал и собрался было восвояси, и далеко бы уже ушагал, кабы Жозефина снова не сверкнула глазами и не прокричала вдогонку, что вообще-то у нее железный принцип — с террористами в переговоры не вступать, но уж коль я здесь, она велит мне сесть и послушать. Я хотел объяснить, что это фатальное недоразумение и никакой я не террорист, а здесь за сторожа. Но вся эта команда вертевших ее так и сяк зашикала на меня, зацыкала, и я вынужден был примоститься в ногах, смущенно отводя взгляд, как положено истинному католику. Дочка, умытая и накормленная, сама забралась в мешок, один из слуг мешок завязал, и бывшая молодая миссис Кейн повела свой рассказ.

Родилась я в Монтгомери, столице штата Алабама; единственная дочь мультимиллионера с политическими амбициями. Как и большинство наследниц алабамских мультимиллионеров, с детства я была неотразимой красоткой с вьющимися от природы белокурыми волосами. Вы, конечно же, не могли не обратить внимания на мои огромные зеленые глаза. Так вот, уже тогда они светились умом. Училась я, разумеется, в Гарварде, где получила солидное гуманитарное образование. Одолела оба тома Пруста, без акцента щебетала по-французски, посмотрела два фильма Бунюэля и знала, где находится Украина.