Януш Гловацкий - Последний сторож

И снова я, как много лет назад, вернулась в свою лачугу, распугав табуны крыс, нескольких змей, стайку летучих мышей и полчища пауков. А тут к нам приехал мистер Кейн с телевидением. В Хуаресе я была живой легендой, поэтому неудивительно, что он захотел взять у меня интервью для своих новостей. Я угостила его скромным обедом, подав всего лишь креветки в чесночном соусе с гарниром из шпината, буррито из цыпленка под сыром, завернутое в кукурузные тортильи и политое зеленым соусом, рис со свежими помидорами и зеленым салатом, а также рассказала ему, разумеется вкратце, то, что рассказала сейчас вам. Он пришел в такое восхищение от меня и моей лачуги, что, когда начал строить этот замок, велел перенести сюда целиком мою хибарку вместе со мной.

Но лучше не теряйте времени понапрасну, мистер Куба, а, как я вам велела, отправляйтесь без промедления на аэродром и отыщите там Педро. Каждая секунда дорога. Теперь, когда я снова нашла большую любовь, предупреждаю: во второй раз сломать себе жизнь я не позволю.

Тронутый до глубины души рассказом кухарки о превратностях судьбы, так жестоко с ней обошедшейся, я помчался сломя голову, мечтая только об одном — поскорее сесть в поезд: погоня за свиньей вконец меня измотала. Но поезда уже не ходили, пришлось переть на своих двоих по шпалам. По дороге, столкнувшись с чумазыми, похожими на всех чертей сорванцами, я хорошенько их отругал, что, мол, кухарка ждет-беспокоится, и снова рванул. Не чуя ног, успел-таки в последний момент. А там — просто жуть: глядеть было тошно на то, что осталось от шикарного аэропорта. Сдвинутые со своих мест регистрационные стойки, валяющиеся повсюду консервные банки, пустые бутылки, брошенные чемоданы, расколотая в щепки мебель, зияющий дырами потолок и застрявшие там и сям стальные детали, наверняка обломки не сумевших далеко улететь самолетов. А на взлетной полосе стоял вроде как последний из них. Двигатели ревели, а возле наматывал круги один-единственный пассажир. Тощий, высокий, с бачками и усиками, черными как смоль. В отутюженном, с иголочки костюме и шикарной шляпе. На шее у него раскачивался католический крест, а из кармана торчал требник. Как заведенный он кружил на месте, заламывая руки, а стюардесса с трапа в который раз предупреждала, что дольше они ждать не могут. По описанию кухарки все сходилось, поэтому я подбежал к нему и спросил, не Педро ли он. Схватив меня за лацканы пиджака, да так, что я заболтал ногами в воздухе, он прорычал, перекрикивая гул реактивных двигателей, нет ли у меня от нее известий. И откуда только сила взялась в этих его худых, как палки, руках! Я без проволочек признался, что да, есть весточка от кухарки, и стал его умолять от своего и кухаркиного имени обвенчать нас, соблазняя дармовым угощением. Он опустил меня на землю и с досадой махнул рукой, и в этот самый момент миниатюрная стюардесса, блондинка в черно-золотой униформе с надписью «Caine’s airlines», заорала, разозлившись уже не на шутку, что они сию минуту взлетают. Педро вырвался, хотя я держал его мертвой хваткой, и взбежал по ступенькам трапа. В голове у меня пронеслось: эх, не догадался я прихватить с собой пуделя, он бы вцепился ему в штанину, и вдвоем мы б его, возможно, удержали. Но песик обожрался свинячьими потрохами и, когда я уходил, лежал на брюхе и икал, так что пользы от него скорей всего никакой бы не было. Тем временем Педро влетел в салон, стюардесса захлопнула дверцу, и самоходный трап медленно отъехал. Однако не успели еще черные мысли целиком мною завладеть, как дверца вновь отворилась, и у меня на глазах Педро сцепился с бортпроводницей. Правда, схватка продолжалась недолго: куда ей с ним тягаться, когда я не сумел справиться. Затем, рискуя свернуть себе шею — трапа-то не было, — он спрыгнул и полетел вниз, размахивая руками, как ветряная мельница, причем издалека было видно, что бедолага не в себе, вконец отчаялся и не знает сам, чего хочет. Он побежал, что-то выкрикивая на ходу, но слова заглушал рев реактивного самолета. Я же бросился за ним вдогонку, с облегчением и в полной уверенности, что на твердой земле далеко он от меня не убежит. Однако когда я его уже почти настиг, он вдруг завертелся волчком и припустил обратно к самолету. А тот уже оторвался от земли, сбив воздушной волной с головы Педро его шикарную шляпу. Тогда он ни с того ни с сего, словно я был в чем-то виноват, бросился на меня с кулаками и принялся дубасить по голове. Но быстро очнулся и начал извиняться, чтобы я не обращал внимания, он вовсе не хотел меня обидеть, просто он очень несчастлив, и, мол, я не представляю, что он может вытворить в состоянии депрессии. Я вежливо ответил, что догадываюсь. Он учтиво меня поблагодарил, официально представился, назвавшись Педро Ланцини, и объяснил, откуда растут ноги такого его поведения. Дело в том, что он со своей возлюбленной договорился лететь этим последним самолетом. Тут у него слезы снова закипели в глазах, и он с ходу попросил меня засвидетельствовать, что ждал до последней минуты. А следом признался, что недалек от мысли покуситься и лишить себя жизни, поскольку его переполняют дурные предчувствия. Я как умел стал его утешать, что, мол, всякое могло приключиться, но закончится все хорошо и женщинам, что ни говори, иногда можно верить. Взять, к примеру, меня: я сам не далее как вчера лично повстречал добропорядочную женщину и при его посредничестве намерен соединиться с ней брачными узами; при этом я выразил готовность помогать ему в чем угодно, что только придет в его голову, и опять пригласил на свадебный обед. Педро поблагодарил, глянул вверх на самолет, который был уже высоко и казался маленькой точкой — и в этот самый момент воздушный лайнер на наших глазах вдруг разлетелся в воздухе на куски, и до нас донеслось эхо отдаленного грохота. В душе я пообещал надрать задницы маленьким сорванцам. Ну понятно, обидели их родители, но разве можно так себя вести?

А кстати, нам крупно повезло, что самолет уже отлетел на порядочное расстояние, иначе мы могли бы схлопотать по башке крылом, шасси или того хуже — кем-нибудь из пассажиров, которые, пристегнутые к креслам ремнями безопасности, с криками, как бомбы, неслись с неба на землю. Я перекрестился и мысленно помолился за них — в смысле отпущения грехов. А Педро бровью не повел, так был занят своим горем, и не то что не думал им сочувствовать, даже Бога не захотел поблагодарить за то, что шагает сейчас по земле, а не падает вверх тормашками с неба. Некоторое время мы шли молча, а потом он вежливо осведомился, не прогуляюсь ли я с ним по замку для полной уверенности: вдруг нам вдвоем повезет и мы наткнемся на какие-нибудь следы. Я деликатно намекнул, не лучше ли это сделать после того, как он нас обвенчает, да и невеста моя заждалась с обедом. Но получилось, что я вроде как наступил ему на больную мозоль: он снова замотал головой, замахал руками и, в какой-то момент снявши шляпу, которую однажды я ему уже поднимал, швырнул ее наземь. Потом мы побрели дальше, и я как мог старался его утешить. А вокруг на глаз было видно, насколько сильно пострадал замок за короткое время. Стены зданий пошли трещинами, везде если не стелется дым, так бушует пламя, из развороченных труб хлещет вода, а в главном куполе — дыра на дыре, и почти из каждой как попало торчат если не обломки самолетных крыльев либо хвостового оперения, так части рук или ног. Мы пересекли зал прилетов, который еще совсем недавно кипел жизнью и весельем, а теперь — никакого сравнения: крышу почти снесло, а от росписи на потолке остался только самый кончик седой бороды и указующий перст.