Лиза Эдвардс - Пес по имени Бу

Фотографии Бу с Аттикусом — это совершенно иная история. Точно так же со снимков, на которых я запечатлена с сестрой Сью и родителями, смотрит совсем другая девочка — болезненно застенчивая и замкнутая. Кажется, что я задержала дыхание и какая-то невидимая пелена скрывает яркого эльфа, посылающего свет с других фото. Когда я смотрю на эти фотографии и вижу свою сестру, которая очень похожа на меня, только на восемь лет старше и не светится, как эльф, мне кажется, она презрительно ухмыляется, глядя на что-то недоступное моему взгляду. На одной из фотографий Аттикус совершенно явно обнажил зубы и рычит на Бу, который отчаянно ждет от старшего брата одобрения. Когда Аттикус подобным образом наказывал малыша, тот съеживался и как будто даже пытался стать невидимкой. Но оставаясь верным собственной природе, он неизменно возвращался к Аттикусу, всякий раз пытаясь найти какой-то иной подход, чтобы завоевать сердце старого пятнистого пса. Точно так же много лет назад я на цыпочках появлялась на пороге комнаты, где расположилась сестра, неизменно натыкаясь на резкое «исчезни». Поскольку Аттикус обладал терпением и мудростью своего тезки, Аттикуса Финча из фильма «Убить пересмешника», Бу изредка удавалось добиться его внимания и даже поиграть с ним. Это давало мне основания для осторожного оптимизма. Я надеялась, что отношения Бу с Аттикусом будут более благополучными, чем мои с сестрой.

Аттикус появился в моей жизни в 1990 году, за десять лет до Бу, когда я была еще не замужем и вместе с друзьями снимала квартиру на Манхэттене. Один из этих друзей, Роб, который тогда был моим бойфрендом, искал работу. Между походами на собеседования у него было очень много свободного времени. Я указала ему на то, что у него есть возможность завести собаку, о которой он давно мечтал, потому что он может направить всю свою энергию на ее воспитание, одновременно продолжая поиски работы. Сама я предпочитала кошек и не очень хорошо себе представляла, что следует делать с собакой (от моих воспоминаний о Принцессе не осталось ничего, кроме фотографий).

Однажды поздней осенью теоретическая собака стала реальностью. Я проходила по Третьей авеню и увидела в окне это судьбоносное объявление: «Щенки по $49.99». Забавный черно-белый щенок-метис бордер-колли с пятном на левом глазу и болтающимися ушами, одно из которых было пестрым, а второе черным, сидел в записанной и закаканной клетке. Он задрожал всем телом, когда я извлекла его оттуда. Несмотря на то что он благоухал экскрементами и грязной шерстью, в попытке согреть и утешить его я не смогла не завернуть его в собственную куртку. Так, будучи укутанным в мою одежку, он и прибыл домой. Там я напомнила Робу о заранее выработанных нами строгих правилах: он не будет позволять Аттикусу спать на кроватях, сидеть на диванах и креслах и есть со стола.

Каждая собака кажется своим хозяевам самой милой собакой в мире. Аттикус вырос и из смешного малыша превратился в красивого пса с белой шерстью, украшенной черными «кляксами». Его пятнистое правое ухо почти всегда стояло торчком, а черное левое — болталось. Даже издалека его было очень легко узнать по большому черному пятну на попе. Пес достиг внушительных размеров и веса более чем шестьдесят фунтов. Его происхождение было абсолютно туманным. В магазине утверждали, что он является помесью овчарки и лабрадора, а ветеринар усмотрел в нем наличие крови терьеров. А как по мне, Аттикус не был похож ни на одного представителя этих пород. Наверное, красноречивее всего о происхождении говорило его поведение. Глядя на размеры, темперамент и ум питомца, я была готова поверить, что передо мной потомок пастушьей собаки, вероятнее всего бордер-колли.

Уже в первую неделю два наших правила вылетели в окно. Когда Аттикус впервые вполз ко мне под одеяло, у меня не хватило духу столкнуть его с кровати. Вскоре пушистый щенок стал удобно устраиваться вместе с нами на диване, когда мы дружной компанией смотрели телевизор, и регулярно спал на моей половине кровати.

Прошло много лет с тех пор, как нет собаки моего детства, но я быстро вспомнила о былой привязанности к этим животным. На половине своих детских фотографий я обнимаюсь с Принцессой, спрингер-спаниелем, появившимся в семье почти одновременно со мной. Я прижимала к себе собаку в поисках поддержки и привязанности, которые не хотели или не могли предоставить мне мои родные. В семейном альбоме есть целая серия фотографий, на которых я, облаченная в подгузник и расстегнутый халатик, скармливаю Принцессе остатки мороженого из своей мисочки. Еще на одном снимке, сделанном в тот же вечер, я гордо восседаю на туалетной газете Принцессы, а она растерянно обнюхивает пол, как будто пытаясь понять, что я делаю в ее «дамской комнате». Надпись, сделанная аккуратным почерком моего отца, источая сарказм, гласит: «Наш вундеркинд».

Принцессы нет на наших официальных семейных фотографиях. Подобные снимки неизменно режиссировались мамой и были призваны вводить окружающих в заблуждение. Принцесса была чересчур безудержна в проявлении своих эмоций и тут же с головой выдала бы тщетность всех маминых усилий. Для съемки нас с сестрой всегда одевали в идеальные платьица, а нашего брата — в столь же идеальный костюмчик того же фасона, что и «двойка» отца. Мама всегда была одета в элегантный костюм красного или бирюзового цвета, идеально сидевший на ее фигуре. Она была резкой и бескомпромиссной женщиной, которая легко выходила из себя, впадая в безудержную ярость и обнаруживая сущность, скрытую за идеальным улыбающимся фасадом. Ее темные волосы были всегда уложены в высокую прическу. Во время еженедельных визитов к парикмахеру она подолгу восседала под сушилками, похожими на ульи. Эти аппараты, наряду с нереальным количеством лака для волос, способным без посторонней помощи уничтожить озоновый слой Земли, будто обеспечивали ее своеобразным шлемом для защиты от всего, что могла бы швырнуть в нее жизнь. Я так и не отважилась поинтересоваться у мамы, что оставило на ее лице оспины — ветрянка или юношеские угри. Строгие костюмы, которые она надевала, отправляясь на работу в школу, казались еще суровее из-за ее отказа пользоваться какой-либо косметикой, не считая помады. С годами ее талия несколько расплылась, но, несмотря на это, она никогда не переставала быть стройной женщиной. Трудно было поверить в то, что такое маленькое тело способно вмещать такой безграничный запас ярости и склонности к манипулированию людьми.

Теперь я могу только строить предположения относительно того, почему моя мать так запросто слетала с катушек. В каком-то смысле она постоянно балансировала на туго натянутом канате. Ее реакция на свое собственное трудное детство и неблагополучный брак заключалась в попытках создать видимость того, что и она сама, и все, что ее окружает, являет собой совершенство. Все, что не соответствовало этому имиджу, подлежало отрицанию. На протяжении всего моего детства она вынуждена была выбирать — пить с нашим отцом или, в периоды трезвости, терпеть изощренные оскорбления, которыми он постоянно осыпал ее и нас, своих детей. Первое она выбирала гораздо чаще, чем второе, и это означало, что она отключалась задолго до наступления ночи. Я очень быстро научилась не будить ее, когда такое случалось.