Кейт Мортон - Далекие часы

Я отыскала маму первой; она опустилась на колени перед кукольным домиком, который мы уже видели. Помнится, он был высоким и темным, с множеством лестниц и чердаком наверху. Мать не объяснила, зачем вернулась, только произнесла: «На свете действительно есть такие места, Эди. Настоящие дома, в которых живут настоящие люди. Представляешь? Столько комнат!» Краешек ее губ дернулся, и она тихо и напевно продекламировала: «Седые стены, что поют далекими часами».

Кажется, я не ответила. Во-первых, не было времени — в этот момент на нас наткнулся отец с отчего-то обиженным и встревоженным видом, — а во-вторых, я не знала, что сказать. Хотя мы никогда больше не обсуждали тот эпизод, прошло много времени, прежде чем я окончательно перестала верить, что где-то в большом, огромном мире есть настоящие дома с настоящими людьми и поющими стенами.

Музей в Бетнал-Грин я упомянула только потому, что пока Перси Блайт вела меня сквозь сгущающийся мрак коридоров, я вспоминала мамину фразу все яснее и яснее; наконец я увидела ее лицо, услышала ее слова так отчетливо, будто она находилась совсем рядом. Это было связано со странным чувством, которое давило на меня, пока мы исследовали огромный дом; ощущением, словно меня колдовским образом уменьшили и перенесли в кукольный домик, хотя и весьма потрепанный. Ребенок перерос его, ему купили другие игрушки, а комнаты с выцветшими обоями и шелками, полы, покрытые циновками, урны и чучела птиц, тяжелая мебель безмолвно надеялись обрести новых обитателей.

А может, все это пришло мне в голову после. Возможно, сначала я вспомнила мамину фразу, потому что, разумеется, она имела в виду Майлдерхерст, когда говорила мне о настоящих людях в настоящих домах с множеством комнат. Что еще могло пробудить в ней подобные мысли? Непостижимое выражение ее лица явно было связано с этим местом. Она думала о Перси, Саффи и Юнипер Блайт, таинственных и странных событиях, которые, должно быть, приключились с ней в детстве, когда ее вырвали из Южного Лондона и поселили в замке Майлдерхерст. Тайны, которые протянулись через полвека и схватили ее так цепко, что потерянное письмо заставило ее плакать.

Как бы то ни было, на экскурсии с Перси в то утро я была вместе с мамой. Я не могла бы ей противостоять, да и не пыталась. Неважно, что я испытывала необъяснимую ревность и хотела исследовать замок самостоятельно. Крошечная частица жизни матери, частица, которую я никогда не знала и уж точно не замечала, была связана с этим домом. И хотя я не привыкла иметь с матерью что-то общее, хотя при одной лишь мысли об этом земля ушла из-под ног, я вдруг поняла, что мне все равно. Если честно, я даже обрадовалась, что странная фраза в музее кукольных домиков перестала быть загадкой, кусочком мозаики, не находящим места. Это был фрагмент маминой судьбы, почему-то более яркий и интересный, чем остальные.

Так и получилось, что пока Перси вела экскурсию, а я слушала, разглядывала и кивала, рядом со мной шагала маленькая призрачная девочка из Лондона: наивная, робкая, осматривающая дом впервые, как и я. И мне даже понравилось, что она рядом; жаль, я не могла взять ее за руку сквозь десятилетия. Интересно, каким был дом в 1939 году, насколько он изменился за последние пятьдесят лет? Неужели и тогда замок Майлдерхерст казался спящим и все было тусклым, пыльным и сумрачным? Старый дом, выжидающий случая. Смогу ли я пообщаться с той маленькой девочкой, если она еще существует? Если мне повезет ее найти.

Невозможно изложить все, что было сказано и увидено в тот день в Майлдерхерсте, да и не нужно для целей моего повествования. С тех пор произошло много событий, которые наложились друг на друга и перемешались у меня в голове, так что сложно выделить первые впечатления о доме и его обитателях. И потому я ограничусь наиболее яркими образами и звуками, деталями, имеющими отношение к тому, что случилось позже… и раньше. Событиями, которые никогда не поблекнут в моей памяти.

Во время экскурсии стали ясны две важные вещи: во-первых, миссис Кенар смягчила краски, когда обмолвилась, что Майлдерхерст немного обветшал. Замок устарел морально и физически, очарованием старины здесь и не пахло. Во-вторых, что более существенно, Перси Блайт не замечала этого факта. Неважно, что тяжелая деревянная мебель покрылась слоем пыли, что затхлый воздух был густым от бесчисленных пылинок, что поколения моли пировали на занавесках… она продолжала рассуждать о комнатах, словно те пребывали в самом расцвете, как будто члены королевской семьи вращались в обществе литераторов и незримая армия слуг носилась по коридорам, выполняя поручения семьи Блайт. Я бы пожалела старую даму, оказавшуюся в плену фантазий, но она была не из тех, кто пробуждает жалость. Она определенно не была рождена на свет жертвой, и моя жалость превратилась в восхищение. Ее упрямый отказ признавать, что старый дом разваливается на части у них на глазах, был достоин уважения.

Еще следует отметить, что для восьмидесятилетней старухи с тростью Перси передвигалась с невероятной скоростью. Мы заглянули в бильярдную, бальный зал, оранжерею, затем спустились по лестнице в столовую для слуг, промаршировали через буфетную, кладовую, посудомоечную и наконец переступили порог кухни. Медные кастрюли и сковородки висели на крюках на стенах, приземистая плита ржавела под просевшей вытяжкой, на кафеле бок о бок стояло семейство пустых глиняных горшков. В центре на отекших лодыжках балансировал огромный сосновый стол. Его поверхность была изрезана ножами; мука веками въедалась в раны. Воздух был прохладным и затхлым; мне показалось, что комнаты слуг отмечены печатью запустения даже больше, чем комнаты наверху. Пришедшие в негодность детали грандиозного викторианского механизма, который пал жертвой перемен и со скрежетом остановился.

Не только я заметила сгустившийся мрак, бремя увядания.

— Трудно поверить, но когда-то здесь кипела жизнь. — Перси Блайт провела пальцем по зубчатому краю стола. — У моей бабушки было сорок слуг. Сорок. Никто уже не помнит, как сверкал этот дом.

Пол был усыпан маленькими коричневыми катышками, которые я сначала приняла за грязь, но по характерному хрусту под ногами поняла, что это мышиный помет. Надо не забыть отказаться от пирога к чаю, если предложат.

— Даже когда мы были детьми, здесь еще работали около двадцати слуг и команда из пятнадцати садовников, которые поддерживали порядок в угодьях. Первая мировая положила этому конец: все ушли на фронт. Большинство молодых мужчин погибли.

— И никто не вернулся?

— Двое. Двое вернулись, но они уже были не те. Никто не вернулся прежним. Конечно, мы оставили их… поступить иначе было немыслимо… однако они долго не протянули.