Дженнифер Иган - Время смеется последним

Побыв еще немного, они ушли. Дома Бенни заплатил девушке, которая присматривала за Крисом (девушке было шестнадцать, Крис ее звал Вертушкой), и отвез ее домой. Вернулся быстро, Стефани еще даже не начала поглядывать на часы и задумываться о прелестях шестнадцатилетней Вертушки. Войдя в дом, щелкнул тумблером — включил охранную сигнализацию; поднимаясь по лестнице, он уже с трудом сдерживал ярость — взлетевшая впереди него кошка Сильфа в страхе метнулась в спальню, под кровать; Стефани, наоборот, выскочила из спальни навстречу мужу.

— Какого хрена я тут делаю? — орал он.

— Чш-ш-ш! Разбудишь Криса.

— Нет, ты слышала? Это паноптикум!..

— Ну, мерзость, согласна, — сказала она. — Но Клей, он же просто…

— Ты — их защищаешь?!

— Нет, конечно. Но Клей…

— Ага, Клей мерзавец, а остальные — невинные овечки? Не понимают его вонючих намеков?

Понимают, думала Стефани про себя. Но она не хотела, чтобы Бенни так думал.

— Ну, знаешь, это уже паранойя. Даже Кати говорит…

— Ты опять?!

Он стоял, сжав кулаки, на площадке перед лестницей. Шагнув, Стефани обвила его обеими руками, и он вдруг обмяк — она чуть не осела под его весом. Они стояли в обнимку долго, пока он не пришел в себя и дыхание не выровнялось. Потом Стефани тихо сказала:

— Давай уедем отсюда.

Бенни вздрогнул, отшатнулся.

— Я серьезно, — сказала она. — Эти люди мне никто, чихала я на них. Это же был эксперимент, так? Переехать в пригород?

Бенни молчал, оглядывался. Вот пол — паркет розового дерева, по которому он сам ползал на четвереньках, шлифовал вручную каждую дощечку (такую тонкую работу никому нельзя доверять, только напортачат); вот окошки в двери их спальни — они были варварски закрашены, он корпел над ними несколько недель, отскабливал лезвием слой за слоем, и отскоблил; ниши в стене вдоль лестницы — кому рассказать, сколько он мучился над их оформлением, не поверят: подбирал фигурки, потом регулировал подсветку, все своими руками, естественно, отец же у него был электрик.

— Пошли они все, — буркнул он. — Пускай сами переезжают. Это мой дом.

— Прекрасно. Но если вдруг передумаешь, то я готова. В любой момент. Завтра. Через месяц. Через год.

— Нет, — сказал Бенни. — Я хочу здесь умереть.

— Ни фига себе, — пробормотала Стефани, и тут обоих разобрал такой смех, что они еле держались на ногах, складывались пополам, махали друг на друга руками, но не могли остановиться.

Так они остались в Крандейле. Теперь по утрам, когда Стефани переодевалась в свое теннисное платьице, Бенни спрашивал:

— Пошла к своим фашистам?

Он, понятно, хотел, чтобы Стефани не ходила на корт и вообще не здоровалась с женой этого дебила Клея, но у Стефани на этот счет были свои соображения. Раз уж они выбрали пригород, в котором вся жизнь крутится вокруг одного вонючего клуба, то чего ради она будет портить отношения с той, которая может ввести ее в этот клуб как к себе домой? Стефани совершенно не улыбалась перспектива стать отщепенкой — как Норин, их соседка справа, дамочка со странностями, у которой всегда темные очки на пол-лица и руки трясутся — наверное, от успокоительных. У Норин трое детей, все хорошенькие и смышленые, но все равно никто из соседок с ней не разговаривает, и она ходит везде одна. Как привидение. Нет уж, спасибо, думала Стефани.

Осенью, когда похолодало, они с Кати стали встречаться на корте днем, что Стефани вполне устраивало: когда Бенни на работе, можно хоть спокойно переодеться. А с тех пор, как она начала подрабатывать в пиар-агентстве у Ла Долл и могла назначать клиентам встречи в Манхэттене в любое удобное время, все еще упростилось. Стефани не то чтобы обманывала Бенни — всего лишь немного недоговаривала, как бы старалась лишний раз его не огорчать. Если он спрашивал, играла она сегодня или нет, она всегда говорила правду. Да и в конце концов, разве он сам не обманывал ее годами? И с какой стати она должна выкладывать ему все как на духу?

Следующей весной к ним переехал брат Стефани, Джулс, которого только что освободили условно-досрочно. Его не было пять лет, первый год он дожидался судебного процесса в тюрьме Райкерс-Айленд, а после того, как обвинение в попытке изнасилования Китти Джексон было снято (по просьбе самой Китти Джексон), сидел еще четыре года в Аттике, осужденный за похищение человека и физическое насилие при отягчающих обстоятельствах — полный абсурд, учитывая, что юная звезда экрана пошла с ним в Центральный парк по собственной воле и не получила в итоге ни единой царапины. Достаточно сказать, что на суде Китти выступала в качестве свидетеля защиты. Но окружной прокурор убедил присяжных, что такое поведение потерпевшей — чуть ли не вариант стокгольмского синдрома. «Тот факт, что жертва пытается оправдать своего насильника, — вещал он в суде, — лишь доказывает серьезность нанесенной ей травмы». Стефани просидела в зале весь процесс, десять долгих мучительных дней, и все эти десять дней старалась жизнерадостно улыбаться.

В тюрьме Джулс как будто вновь обрел равновесие, утраченное им за несколько месяцев до злополучного нападения на Китти Джексон. Он прошел курс лечения от МДП и перестал наконец сходить с ума из-за своего несостоявшегося брака. Редактировал тюремный еженедельник; его серия публикаций о влиянии событий одиннадцатого сентября на судьбы заключенных была удостоена специальной премии ПЕН-клуба для авторов, оказавшихся в местах лишения свободы. Его даже отпустили в Нью-Йорк на церемонию вручения премии, где он произносил речь, честно говоря, несколько сумбурную, но сидевшие в зале родители, Стефани и Бенни все равно проплакали ее от начала до конца и мало что слышали. Он занялся баскетболом, согнал животик, непонятным образом избавился от экземы. Было полное ощущение, что он готов вернуться в серьезную журналистику, ради которой он, собственно, и приехал в Нью-Йорк двадцать с лишним лет назад. Когда комиссия по условно-досрочному освобождению подписала его бумаги, Стефани и Бенни не задумываясь предложили ему поселиться у них — временно, пока он не встанет на ноги.

Он и поселился, но прошло уже два месяца, а у него ничего не происходило — наоборот, наметился какой-то болезненный застой. В самом начале, правда, он несколько раз съездил на собеседования (которых боялся до беспамятства), но никто ему потом не перезванивал. Джулс обожал племянника и, пока Крис был в школе, часами готовил для него сюрпризы — собирал целые города из микроскопических лего-деталек. Но со Стефани он соблюдал саркастическую дистанцию и с кривоватой улыбкой взирал на суету ее жизни (сегодня утром, в частности, когда все путались друг у друга под ногами, собираясь в школу и на работу). Он слонялся по дому нечесаный, с неживым обвисшим лицом — Стефани больно было на него смотреть.