Александр Жолковский - Эросипед и другие виньетки

Прочтя позднее веховскую статью С. Франка «Этика нигилизма» (1908 год!), я со стыдом осознал, сколь глубоко и во многом неискоренимо все наше поколение (не говоря о предыдущих, но, к счастью, в отличие от последующих) поражено этим недугом антикультурности. Я подсовывал эту статью и Мельчуку, но безуспешно.

В дальнейшем поэтика лишилась и этого сомнительного оправдания, ибо я переключился на нее full-time. Призывы Мельчука вернуться от этой ерунды к лингвистике и мои извиняющиеся отказы сделались постоянным рефреном наших контактов в эмиграции. Однажды в Лос-Анжелесе, в гостях у особо скучных коллег, когда после обеда нужно было еще, перейдя в гостиную, вести светские беседы за коньяком и ликерами, Мельчук ужасно томился и все свое раздражение обрушил на меня. Он потребовал от меня объяснений, почему я бросил лингвистику. Чтобы снять нависшее напряжение и развлечь публику, я решил опробовать один давно просившийся ответ на этот вопрос.

В своем расщеплении языкового ядра мы в годы кибернетических бури и натиска ориентировались на великий пример гейдельбергских физиков 20-х годов, прославленный в как раз тогда вышедшей книге Д. Данина «Неизбежность странного мира» (1961 г.). Среди них мое воображение поразил Луи де Бройль — молодой аристократ, герцог, гурман, любитель верховой езды и автомобильных гонок и автор оригинальной статьи о природе света, проложившей путь к важному компромиссу между волновой и корпускулярной теориями. Разрабатывать эту находку во всей полноте и деталях он, однако, предоставил другим (Шредингеру и кому-то еще), а сам вернулся к скачкам и женщинам и вообще забросил физику. Прочитав об этом у Данина, я узнал во французском герцоге свой идеал и тоже возмечтал написать чего-нибудь эдакое, да и оставить бокал недопитым. И, значит, чем удачнее были наши лексические функции, тем эффектнее было ими ограничиться.

Игорь слушал с нарастающим отвращением. «Неужели это правда? Какая гадость, если это действительно так!» Я ответил что-то в том смысле, что все дискурс, и этот нарратив в том числе. Мельчук же продолжал твердить о гадости.

Чистым нарративом, кстати, оказался и романтический образ Луи де Бройля a la Рембо, не помню уже по чьей вине — моей или Данина. Реальный Луи Виктор де Бролье получил Нобелевскую премию, прожил долгую научную жизнь, написал классические труды по физике и вообще явил собою скорее прообраз Мельчука, нежели кого-либо другого.

См. Фазиль Искандер, «Избранное» (М.: Советский писатель, 1988), с. 258–287. Первая публикация — в «Новом мире», 1969, No. 5.

См. Ст. Рассадин, «Игра и тайна в книгах Фазиля Искандера», «Литературная газета», 1990, No. 31 (1-е августа). За указание на эту статью я благодарен А. Л. Зорину

Занимаясь с сомалийцами, AZ как-то забывает, что перед ним, в сущности, бесписьменные дикари, что у них кровная месть, а национальный герой «Бешеный мулла» Ина Абдулла Хасан перебил больше своих соотечественников, отказывавшихся его поддержать, чем англичан, против которых восстал (в 1920-е годы).

А ныне — покойный.

А. К. Жолковский, «Синтаксис сомали. Глубинные и поверхностные структуры», М.: Наука, 1971.

Ныне покойный.

См., например, мемуары В. В. Иванова «Голубой зверь» («Знамя», 1994. No. 1–3), а также некоторые из материалов «Из истории московско-тартуской семиотической школы» («Новое литературное обозрение», 1993, No. 3, c. 29–87)

О «кэмпе» см. Susan Sontag, «Notes on «Camp»», in her «Against Interpretation and Other Essays» (New York: Farrar, Strauss and Giroux, 1961), p. 275–292.

Интересные соображения о своеобразной безграничности свободы русского дворянина (например, Льва Толстого), никак не участвующего в законодательной и административной практике своей страны, по сравнению с ограничениями, накладываемыми на англичанина его причастностью к законодательству и ответственностью перед законом, см. в кн. John Bayley, «Tolstoy and the Novel» (London: Chatto Windus, 1968), p. 16 ff.