Анхела Бесерра - Музыка любви

Инспектор Ульяда, как четки на нить, нанизывал бессонные ночи. Страх смерти сковывал его льдом. Образ Авроры, отрезанной от мира бодрствующих, причинял нестерпимую боль. Больше всего на свете он хотел, чтобы она поправилась, хотя несчастный случай наглядно свидетельствовал о ее отношениях с Андреу. И так плохо, и так нехорошо: если она умрет, он никогда не простит себе того, что беззастенчиво воспользовался ее имуществом, если она выживет, опять же не простит себе того, что уступил ее другому. Был еще и третий вариант, которого инспектор не рассматривал, пока тот сам не выполз из предрассветного тумана: возможно, Андреу умрет, а Аврора останется жить.

Если так сложится, путь ему снова будет открыт.

Он обругал себя.

О чем это он? Разве это любовь? Нет. Он не хочет быть как все. Его любовь — не как у прочих смертных, она не приемлет эгоизма. Он сохранит свою недостижимую мечту, но никогда не станет добиваться ее насильно. Он слишком дорожит Авророй и не может причинить ей вреда. Он будет достоин своей любви, он будет лелеять ее без надежды на взаимность.

Едва он пришел к последней мысли, как благодатный сон снизошел до него.

Дважды в неделю Ульяда начал ходить в Валь-д'Эброн, а месяц спустя его визиты участились. Он быстро привык к жужжанию аппаратов, к пахнущему хлоркой полу и к мертвенному свету больничных ламп. Теперь уже каждый день, бросив важные и неважные дела, он спешил на свой пост: приносил Авроре красную розу, пододвигал стул к кровати, здоровался с ней так, будто она его видит, и читал вслух, со всей силой неразделенного чувства, письма, написанные Жоаном Дольгутом. По одному письму в день. Тридцать в месяц... они все не кончались. Чем дольше он читал, тем яснее видел себя автором этих проникновенных слов.

Аврора спала беспробудным сном. Шли месяцы, и вероятность ее выздоровления постепенно таяла. Тем не менее Map продолжала твердо верить, что в один прекрасный день мама откроет глаза, и навещала ее каждый день после школы. Она помогала медсестре мыть и причесывать больную, делала ей массажи, чтобы стимулировать кровообращение и поддерживать гибкость суставов. Всякий раз она рассказывала, как прошли занятия, не сомневаясь, что мама все слышит. «Знаю, ты, конечно, скажешь, что...», «Не ворчи, мамочка, завтра я обязательно перепишу контрольную по математике...», «Я опять ходила в бабушкину мансарду...», «Соседка с третьего этажа передавала тебе привет...», «Папа на меня рассердился, потому что...», «А вот ты бы мне разрешила...», «В конце учебного года мы поставим в школе спектакль, мюзикл «Красавица и Чудовище»...», «Угадай! Да, я играю Красавицу...»

Борха как-то услышал по телевизору трогательный рассказ женщины, которая якобы провела четыре года в коме и все это время слышала, что происходило вокруг, и под впечатлением начал искать в Интернете информацию о коме и сознании. На одном сайте он прочел, что музыка способствует развитию нервной системы у младенцев, служит эффективным средством против бессонницы и стресса, применяется в обучении детей, у которых проблемы с концентрацией, расслабляет мышцы... Выходит, музыка — превосходное лекарство для души. А если первым из пяти чувств в материнском чреве зарождается именно слух, то он же, наверное, должен и утрачиваться последним. Борху осенила светлая мысль.

Рояль. Что, если сыграть отцу дедушкины сонаты? Но как это сделать, если играть он собрался именно на «Бёзендорфере»? Как переправить инструмент в больницу? Не говоря уже о том, что потребуется разрешение администрации.

Дедушка! У него есть еще один дедушка, и с ним надо срочно поговорить.

Пер Сарда с радостью принял внука. Его очень беспокоил мальчик, лишенный как отцовской, так и материнской опеки, хотя он признавал, что для своих шестнадцати лет Борха на удивление самостоятелен и благоразумен.

— Дедушка! Почему ты скрывал от меня, что папа попал в аварию не один?

— Рановато тебе думать о таких вещах. Откуда ты узнал?

— Ничего-то вы, взрослые, не понимаете... В клинике узнал, где же еще.

— Тебе сказали, кто она?

— Нет.

— Вот и хорошо.

— Они, похоже, сообразили, что сболтнули лишнего, и прикусили языки. Скажи мне ты.

— Ничего я тебе не скажу.

— Я имею право знать.

— Какая-то несчастная... очередная интрижка, надо полагать. Не имеет значения.

— Почему ты так легко сбрасываешь людей со счетов?!

— Извольте сменить тон, молодой человек.

Борха встал:

— Я пришел сказать тебе кое-что важное... придумал, как можно попытаться привести папу в сознание, но...

— Не уходи.

— Скажи мне, кто она.

— Ее звали Аврора.

— Аврора? — Борха подумал о своей преподавательнице музыки, которая куда-то исчезла не попрощавшись. — Аврора... а дальше, дедушка?!

— Вилья... что-то. Пойми же, меня это не касается. Меня волнует только твой отец.

— Что с ней?

— Тяжелые повреждения... ты куда?

— В Валь-д'Эброн.

— А как же твои новости?

— Я тебе позвоню.

— Кто она? Ты ее знаешь?

Уже на пороге Борха обернулся и со слезами в голосе ответил:

— Знаю. Это лучшая женщина на свете.

Он припарковал мотоцикл перед зданием больницы и пошел к дверям. И тут увидел ее.

На ней были потертые джинсы и красный свитерок, подчеркивающий нежный румянец на щеках. Судорога сжала его горло и побежала вниз, к желудку. С организмом творилось что-то невообразимое. Он застыл на месте. Как это понимать? Девочка шла прямо на него. «Только бы подняла глаза...» «Ты идешь... или летишь?»

«Не торопись... Не хочу, чтобы ты уходила... Дай посмотреть на тебя...»

«А если я поздороваюсь? Как с тобой познакомиться, если я не решаюсь заговорить?»

Он закашлялся. «Не получается... Голос пропал». Она поравнялась с ним, но прежде, чем она прошла мимо, темные глаза озарили его лучезарным светом. Оказалось, счастье наносит раны.

Одна секунда... вечность.

Она уходила.

«Обернись, пожалуйста. Взгляни на меня еще раз...»

Девочка обернулась и инстинктивным, вероятно, наследственным жестом отбросила длинную прядь с лица, чтобы снова пронзить его взглядом.

Еще секунда... еще вечность.

Она не терялась в толпе. Черную шевелюру трепал невесть откуда взявшийся ветерок. Пасть метро поглотила ее.

Борха со шлемом под мышкой стоял как громом пораженный у входа в больницу и не знал, что делать, и сам себе не мог объяснить, что за невидимое землетрясение постигло его мир только что. Когда бешеный стук сердца немного успокоился, он направился к регистрационной стойке. Образ девочки запечатлелся на сетчатке — точно так же однажды, когда ему не было и пяти лет, его ослепило беспощадное летнее солнце.

Служащая сообщила ему номер палаты, он поднялся на лифте и нашел нужную дверь, но только после того, как трижды ошибся этажом. Медсестра предупредила его, что пациентка уже без малого полгода в коме.