Галина Таланова - Голубой океан

Светлана думает: «Вот и всё. Круг замкнулся. Всё закономерно. Ты же знала, что это скоро случится, и каждый день ждала появления этих фотографий. Так что же ты снова чувствуешь тошнотворную пустоту, как при спуске самолёта, попавшего в воздушную яму?

И почему мы зачастую вынуждены проживать не свою, а чужую, не нам предназначенную жизнь? Отчего наша судьба – проживать чужую жизнь, и даже если очень хорошо понимаешь, что это – не твоя судьба, то бываешь не в состоянии вырваться из незатейливых сетей обстоятельств, что оказываются сплетёнными из невидимых нитей, разорвать которые становится невозможным? Они оплетают, опутывают тебя, как паутина бабочку, не заметившую невесомую сетку, налипающую осенней изморосью на твоё лицо, затуманивающую и заклеивающую твои воспалённые глаза, залепляюшую твой пересыхающий рот, утяжеляющую и крепко связывающую шёлковые крылья, обдирая с них защитную пыльцу, без которой не взлететь.

Зачем случайные обстоятельства оказываются сильнее того, что, возможно, нам предназначено свыше? Почему мы оказываемся не в силах разорвать замкнутый хоровод дней, очерченный неверный рукой, похожий на серые доски в заборе? И даже натягиваем на этот забор в три ряда колючую проволоку и вешаем замок помассивнее на узенькую калитку, в которую можно протиснуться только поджарым боком. Не подходи: это моя крепость!.. Но так легко перемахнуть через колючую ограду – надо только кинуть на неё ватник да пару стареньких лоскутных одеял…

Почему Светлана утром в понедельник, в полусне, похожем на холодный утренний туман, после бессонной ночи, проведённой над школьной тетрадкой, заполненной корявым почерком строчками собственных стихов, снова вверчивается в толпу спешащих прохожих, боящихся опоздать? Всё равно ведь поезд уже давно стучит по рельсам, быстро отсчитывая колёсами минуты, и она болтается в тамбуре у окна, покачиваясь в такт неостановимому маятнику движения, наблюдая мелькания сменяющих друг друга картин, которые во многом напоминают друг друга… И зачем мы снова проживаем жизнь, которая оказывается нам тесна, сковывает наши движения, давит камнем на грудь, но мы опять боимся распахнуться и попасть в фокус косого взгляда? А может быть, это и не наша судьба?.. А свою судьбу мы опять проворонили… Унеслась, оставляя следы на песке, высыхающем на глазах, чтобы потом весело лететь подхваченной потоками окрепшего ветра. А может, она скрылась в ближайшем перелеске и скулит, как сказочное чудище, боясь заглянуть нам в глаза и быть отвергнутой навсегда, и старательно ищет «аленький цветочек», чтобы хотя бы попытаться протянуть его нам? На возьми, не бойся…

* * *

Как странно, что снова судьба

Придумала встречу под вечер,

Когда фейерверка пальба

Изысканней делает речи.

И надо всего ничего.

Сплошь тени цветные на лицах.

И хочется сразу всего,

Но вновь ничего не случится.

И колокол праздно гудит.

И свечи плывут вереницей.

От холода сильно знобит.

Под куполом неба – зарницы

Гуляют средь звёзд и тоски,

Иллюзию чуда рождая.

И розовой краски мазки

Румянят лицо, освежают.

Замёрзшие щёки горят.

Восторгом душа задохнулась,

И стразами блещет наряд,

И сказка из детства вернулась,

Где чудище

Алый цветок

Мне тянет в холодных ладонях.

И жарко горит лепесток.

И сердце – в любви словно тонет.

70

Так случилось, что Одиссей вернулся с работы пораньше. Он снова уезжал в командировку. Пришёл с печальными думами, что лучше бы не возвращаться. А когда появляются такие думы, надо бежать… Он всё чаще ловил себя на тайной мысли, что хотел бы вернуться не домой, где прошло его детство и жили его родные, а в уютную квартиру женщины, с которой они когда-то давно, почти в юности, просто встречались глазами, пробегая по широким институтским коридорам, но почему-то никак не пересекались…

Зайдя на кухню, он увидел Сару. Сара сидела на полу, положив головку на табуретку. Глаза её были закрыты. Лицо напоминало серую запылённую штукатурку их старого подъезда. Губы сложились в два безжизненных оборвыша серенькой бельевой верёвочки. Она почти не дышала. Одиссей нажал на синюю ниточку на её запястье, потрогал ледяной, словно кафельная стена, лоб – и вызвал «скорую».

Через пятнадцать минут пришла Дора, через полчаса приехала «скорая» и увезла Сару.

Потом Одиссей с Дорой сидели два часа в коридоре, ведущем в отделение реанимации. Дора казалась себе неживой. Одиссей крепко обнимал её за плечи и прижимал к себе, но Дора ничего не чувствовала. Она будто окаменела, а сердце как провалилось куда-то вниз, так больше и не поднималось. Одиссей так крепко и так надёжно её уже давно не обнимал, гладил её руку, пытаясь не её успокоить, а своё волнение унять… Ей уже давно казалось, что они живут, будто на расколотой льдине. Льдина треснула – и они оказались по разные стороны от пугающей чёрной ледяной бездны. Они видят ещё друг друга, даже могут дотянуться кончиками пальцев, но перепрыгнуть на соседний кусок льда? Нет, это чревато тем, что оба окажутся в ледяной воде, от которой заходится дыхание, сводит всё тело и останавливается сердце. Они хорошо видят, как медленно их относит друг от друга, но пытаются примириться с этим. Вот сейчас один из них попадёт в несущийся весенний поток… И всё… Скроется из глаз другого… исчезнет, растворится в океане забот, как и не было ничего… Как и не было сбившегося дыхания, которое одно на двоих; как и не было ослепляющего фейерверка огней, взрывающихся в груди сотнями маленьких петард, когда хочется весь мир обнять от захлестнувшего счастья… Как и не было чувства, что чудо возможно… Чудо невозможно... Чудо – это наша иллюзия, которой мы себя лечим, чтобы выжить… Как в детстве верят сказке с хорошим концом…

Они совсем потеряли уже время в ожидании страшного. Из-за белой двери вышел моложавый холёный врач и сказал, что родилась двойня: один ребёнок умер неделю тому назад и почти совсем отравил мать и брата.

– Мать пока очень слаба. Другой ребёнок жив, но у него нет одной ручки и отсутствуют некоторые рефлексы, характерные для новорождённых, но это, возможно, потому, что он недоношен и отравлен трупным ядом. Его поместили в барокамеру и, даст бог, всё будет хорошо. Девочка Ваша, видимо, не хотела рождения этих детей и травила их таблетками.

Одиссей по-прежнему крепко держал Дору за плечи, когда они спускались по гранитным ступенькам больницы на воздух. Он уже давно так крепко её не держал. В последнее время Доре казалось, что её друг способен держать только связку разноцветных воздушных шариков и блаженно улыбаться про себя, думая, что она его улыбку уже всё равно не видит.