Анна Ривелотэ - Река Найкеле

Моя мама едет к своей. Там, на Урале, в рабочем поселке, я не была уже девятнадцать лет. За это время там умерли прабабушка, дедушка и дядя, и ни по кому из них я не плакала. Там были буфеты с мутными зеркалами, бархатные подушки и кованые сундуки, казавшиеся огромными. И еще надтреснутая бутафорская лира с позолотой. Эти квартиры, эти беленые, с накатом, стены, эти плюшевые скатерти, эти диваны с валиками, эти кровати с крахмальными подзорами — они тонут, они проваливаются в зыбучие пески небытия вместе со своими хозяевами. Я знаю, я не буду плакать, когда бабушкина квартира осиротеет. Будьте дальше от близких, не впускайте никого в свое сердце, и вам никогда не придется хоронить, а только рассылать соболезнования.

Нет, это плохой совет, никто не хочет одинокой старости, нам ведь нужно обязательно с кем-то разделить запахи мочи и нафталина и бесконечный, убийственный досуг. Только я не хочу даже думать об этом, ведь пережить можно лишь один-единственный день — сегодняшний, и это отбирает все силы. Ахиллес никак не может догнать черепаху, и только черепаха знает, куда лежит ее путь. Простая и медленная черепаха сегодняшнего дня обманом ведет и ведет нас в наше темное будущее.

Наверное, с будущим надо что-то делать уже прямо сейчас, надо просто пожелать чего-то очень сильно, и тогда желание обрастет материей, как живая кость обрастает мясом. Но как быть, если самое сильное желание — это вернуть прожитое, бежать впереди черепахи, воскрешая ушедшие любови, жертвуя только что обретенными, теряя опыт, заключая в объятия старых друзей. Становясь все более юной, бежать и бежать в свое упоительное прошлое, впитывая пролитые слезы, высвобождая потраченную энергию, бежать, пока глаза не разгорятся двумя атомными солнцами. Бежать туда, где в конце концов — взрыв, пиролиз, и стерильная чистота, и полное слияние с изрыгнувшим меня небом.

Видела когда-то ничем не выдающийся фильм про женщину, счастливую в любви. Ее любовь была красивой и правильной, она вышла замуж за прекрасного принца, и у нее всегда было все, чего бы она ни пожелала. Но в один прекрасный день она случайно узнала, что ее возлюбленный — негодяй и опасный преступник. Вся в слезах, она выскочила из нарядного дома с белыми колоннами и побежала по зеленому газону, мимо пруда и розовых кустов. Муж шел ей навстречу; она кинулась к нему с обличительной речью, а он прижал ее к себе, стал гладить и успокаивать, объясняя, что все это — какое-то недоразумение, его просто кто-то оклеветал. Когда она поверила ему, он нежно ее поцеловал, незаметно достал револьвер и застрелил ее, так что она ничего не успела почувствовать.

Я подумала тогда: как хорошо умереть от рук любимого, это самая лучшая смерть. Но она не грозит практически никому из нас. Хорошо, пусть я умру от чего-то другого, но все равно у любимого на руках. Главное, чтобы не он у меня. Я носила с собой эту мечту о смерти долгие годы. Я примеряла к ней мужчин, которых мне доводилось любить. И ни один не подходил. Я поняла, что мужчиной моей жизни станет только тот, у кого я захочу умереть на руках. И когда я его встретила, именно по этой примете узнала. Мы заключили договор, веря, что сумеем его исполнить: он не умрет раньше меня. Договор грел меня много лет, но чем больше я видела смерти, тем чаще приходило ощущение, что в нем что-то не так.

Нет, для меня идеальная смерть не такова. Есть что-то жестокое и эгоистичное в желании умереть рядом с близким человеком, умереть и оставить его доживать за нас обоих. Может быть, хорошо умереть во сне, вдвоем, например задохнувшись случайно открытым газом, в теплых объятиях, в роскоши цветных сновидений?.. Но как же быть со страхом потеряться, ведь, засыпая, каждый отправляется в свою собственную волшебную страну. Где искать друг друга, одновременно сев в разные поезда?..

Нет, не такова идеальная смерть. Есть что-то трусливое и бестолковое в желании умереть во сне, безболезненно и бездумно. Надо умирать, сознавая, что умираешь, фокусируя взгляд не на том, что оставляешь на земле, а на том, что неизбежно летит тебе навстречу. Может быть, хороша смерть в одиночестве, когда ничье сердце не будет разрываться от невозможности тебя удержать?.. Но умирать в одиночестве, не обольщаясь надеждой на чью-нибудь чудесную помощь, холодно и страшно.

Я хочу умереть внезапно, но так, чтоб иметь достаточно времени понять, что умираю, удивиться, попытаться запомнить последнюю минуту среди живых. Пусть вокруг будут люди, чужие, незнакомые, — я взгляну на них и подумаю: как знать, может, сейчас кто-нибудь вызовет «скорую» и все будет хорошо. Пусть я умру на улице, в метро или в магазине, обычным пасмурным днем, и последнее, о чем я подумаю, будет мой любимый. А последнее, что я увижу, — это калейдоскоп человеческих лиц, среди которых, может быть, будет ваше, но об этом я не узнаю.

То воскресенье было особенно тихим и ласковым. После занятий в воскресной школе мама взяла Катю в парк посмотреть на снежные скульптуры. По дороге они зашли в магазин и купили бутылку кока-колы. Обычно мама покупала Кате воду «Святой источник», а про кока-колу говорила, что это отрава. Мама вообще была строгая, но все равно самая лучшая в мире. И еще самая красивая, хотя она никогда не красила губы, не пудрилась и не носила золотых серег, как другие мамы. Катя шла, прижимая к груди бутылку с газировкой, и думала о причастии: в воскресной школе ей рассказали, как и для чего христиане причащаются. Кате нравилось слово «причастие». Причаститься святых тайн, как ей думалось, — это значит стать частью тех, кому известно что-то важное. Как будто тебе доверяют какой-то секрет, и после этого ты становишься сообщником… разумеется, чего-то очень хорошего, ведь тайны-то святые. Правда, до первого причастия Кате было еще далеко.

В парке было на удивление немноголюдно. Мама устроилась с книгой на скамейке. Ее шерстяной платок был чуть присыпан снегом, и Кате вдруг захотелось отряхнуть его, так же как мама отряхивала снег с ее шапочки. Но мешать маме она не решилась и отправилась к своей любимой скульптуре. Скульптур было множество: русалка, большой усатый дракон, снегурочка, еще какие-то красивые, но непонятные фигуры, про которые мама говорила, что они абстрактные, то есть бессмысленные. А лучше всего было огромное резное яйцо. В его скорлупе были искусно выпилены сквозные узоры, а внутри, неизвестно каким образом туда помещенный, сидел, поджав ножки, маленький снежный ангел. Он улыбался и прижимал палец к губам, прося соблюдать тишину. Издалека прессованный снег напоминал сахар-рафинад. Остановившись перед сахарным яйцом, Катя заглянула в прорезь и обомлела.